Читать книгу - "Варяги и Русь. Разоблачение «норманнского мифа» - Степан Гедеонов"

Наконец, о невозможности допустить это неслыханное в Швеции и Германии имя 'Ρώς-Rhos для шведов свидетельствуют и подозрения, которым подверглись эти шведы при дворе франкского императора. Для каждого непредубежденного судьи причина подозрений Людовика понятна с первого взгляда. Люди, о которых Феофил пишет с их собственных слов, что они принадлежат к какому-то народу Rhos, состоящему под управлением хаганов, оказались шведами. Этого мало. Они уверили Феофила, что им из Ингельгейма легко вернуться на родину, т. е. с берегов Рейна в землю этого неслыханного азиатского племени Rhos. Под влиянием этих более чем странных показаний франкский император принимает их за норманнских лазутчиков. Этого простого, непринужденного, единственно возможного толкования Пруденциевых слов норманнская школа допустить не может, не отказавшись от своих основных положений. Шлецер пишет с видимой неохотой: «Неизвестно, почему сочли их (свеонов) теперь здесь за шпионов; может быть, потому, что у них были два по наружности различные названия». По Шлецеру, вследствие принятой им системы финно-скандинавского происхождения руси, эти шведы назвались в Константинополе тем именем Ruotsi, которым их обзывали чюдские племена. Принять ли, что и в Ингельгейме они явились под своим чюдским названием? На это не достало духа и у самого Шлецера. Но если в Ингельгейме они назвались настоящим своим именем шведов, то почему же не назвались они этим именем и в Константинополе? Круг понимает не менее Шлецера, что неслыханное для шведов имя Rhos должно было поразить своей дикостью западного императора; но указать на это имя, как на прямую причину подозрений Людовика, он не смеет; греческое посольство разъяснило бы тотчас, что этим именем 'Ρώς (красные) называли себя не сами шведы, а были так прозваны греками; ибо такова, как известно, придуманная Кругом система происхождения русского имени. Что же побудило Людовика признать шпионов в этих свеонах-Rhos? То, думает Круг, что живущие на дальнем севере шведы отправили посольство в Константинополь!

Еще более затруднений представляет этот вопрос для тех исследователей, которые подобно Погодину и г. Кунику считают имя Руси туземным шведским. Они принуждены допустить, что имя Rhos для шведов не могло возбудить никаких подозрений при франкском дворе, так как тождественность обоих имен (шведов и Rhos) была совершенно известна или, по крайней мере, без затруднения объяснима в Германии. В самом деле, для франков Швеция была не terra incognita; миссия Ансгария в Швецию относится к 829–831 годам; норманнские посольства являлись часто при франкском дворе; еще до Ансгария в 823 году Людовик посылал своих графов Теотария и Родтмунда в Скандинавию для точного исследования этого края; они донесли императору все, что могли узнать об этих землях. И Круг и г. Куник приводят всевозможные свидетельства о тесном знакомстве франков со Швецией 839 года: «Как же легко было Людовику, — говорит г. Куник, — получить совершенно верные сведения о народности этих Rhos!». Но не по одному же бессмысленному произволу решился он задержать их у себя? Отыскивая причину недоверчивости франкского двора, г. Куник останавливается преимущественно на показанной шведами цели их посольства в Константинополь — amicitiae causa. Здесь я позволю себе заметить, что, если причиной подозрений Людовика не считать двуименности этих свеонов-Rhos, останется допустить, что в своей длиннейшей об этом деле реляции (бывшей, как видно из письма Гинкмара, в руках самого императора) Пруденций не сказал ни слова о том положительном факте, который является исходной точкой действий Людовика. Но это, как сейчас увидим, логически немыслимо.

Ведение государственных летописей (Reichsannalen) при Каролингах было делом не частной инициативы, а официальной обязанностью тех лиц из духовного звания, на которых оно возлагалось. Этим, приближенным к императору лицам (реймский архиепископ Гинкмар был значительнейшим государственным мужем времен Карла Лысого) предоставлялись все, до их должности касавшиеся официальные документы; собранию таковых положил начало сам Карл Великий, внесший в особую книгу всю свою переписку с папским двором. Как письмо Феофила, так и копию с ответа Людовика Пруденций имел, следовательно, в руках. Но возможно ли предположить, чтобы в этом ответном послании к греческому императору не были изложены причины, побудившие Людовика к более чем немилостивому обращению с людьми, порученными его благосклонности? Людовик удержал этих Rhos у себя и, разумеется, в заточении. Такой образ действий требовал дипломатического объяснения, основанного на факте, коего значение было бы довольно важно, чтобы оправдать принятые франкским двором (вопреки народному праву и посольскому званию свеонов-Rhos) строгие меры предосторожности. Этот факт нам хорошо известен; люди, которые в Константинополе назвали себя Rhos, признаны в Ингельгейме свеонами, следовательно, обманщиками. На этом основании Людовику было не трудно убедить Феофила в законности своих действий; между тем, для полнейшего оправдания себя в глазах греческого императора (ибо и в IX веке учтивость соблюдалась в интернациональных отношениях дворов) он счел долгом прибавить, что в этих свеонах он подозревает лазутчиков, подосланных для разведки не только франкской, но и византийской империи; в случае же, если они будут признаны в самом деле виновными, он не возьмет решения их судьбы на себя, но возвратит их в Константинополь на суд императора. По всему видно, что это дело было не без важности, по крайней мере, в дипломатическом отношении. Теперь, если признать действительными те побудительные причины действий Людовика, на которые указывают Круг и г. Куник (но о которых не сказано ни слова в рассказе Пруденция), в каком свете представится нам, предназначенная преимущественно для франкского императора, реляция летописи? Окажется, что или Людовик в письме к Феофилу не счел нужным объяснить своему союзнику, на каком основании он заподозрил в шпионстве порученных его попечениям послов и повелел заточить их; или, что Пруденций выпустил из своей полуофициальной реляции объяснение, без которого поступок Людовика являет все признаки сумасбродства. И то и другое невероятно.

Шлецер писал: «Люди, называемые в Германии шведами, Sueones, в Константинополе называют себя Русами, Rhos. Вот главное положение выводимое нами из сего места». И я принимаю это положение, но только при следующей оговорке: «Люди, всегда и везде именующие себя шведами, называемые и в Германии шведами, Sueones, назвали себя в Константинополе, в апреле-мае месяце 839 года русами, Rhos. По прибытии их в Ингельгейм с посольством греческого императора, оказалось, что они не Rhos, а шведы, Sueones. Вследствие чего они, как обманщики и шпионы, были задержаны по приказанию Людовика».

Кто же, однако, были эти люди? Шведы, наверное; но почему под именем Rhos?

Посылать посольство в Константинополь ради дружбы, в самом же деле для получения подарков, было в обычае варварских, преимущественно тюркских народов того времени; о жадности к подаркам хазар, угров, руси свидетельствуют все греческие писатели. Что и вице-хаганы имели своих послов, знаем мы от Менандра. Киевскому династу легко могло прийти в голову отправить посольство в Константинополь; величие и богатство империи были известны во всей Черномории. Шведов он послал потому, что они состояли при нем дружинниками и были известны ему как люди опытные в бою и в совете; быть может, и потому только, что они сами вызвались на опасный подвиг. Что употреблять при посольствах иноземных гостей было в обычаях того времени, нам известно. В Царьграде шведы сказались русью, то есть представителями русской народности; иначе и быть не могло; и в настоящее время австрийские послы из чешских и итальянских магнатов объявляют об австрийской, не о чешской и итальянской народности. Узнав об отправлении греческого посольства в Германию, они вздумали присоединиться к нему, потому ли, что действительно боялись возвратиться в Русь по прежней дороге, или потому что надеялись на получение новых подарков в Германии. Вернуться в Киев они могли как двинским, так и северным варяжским путем.