Читать книгу - "Деникин - Георгий Ипполитов"

Командующий 8-й армией генерал Селивачев вспоминал, что в 1917 году роль командующих свелась «к роли политического деятеля-бюрократа». Командующие армиями, командиры корпусов, будучи, как правило, хорошими военными профессионалами, попав под пресс солдатских комитетов и комиссаров, вступали с ними вынужденно в политические отношения. Но они были слабо подготовлены к такой деятельности.

Прибыв на фронт, новый главкозап изложил свое политическое кредо перед высшими начальниками: революция принимается им всецело и безоговорочно. Но революционизирование армии и внесение в нее демагогии он считает гибельным для страны и будет бороться с этим.

Я полагаю, что Деникин, вспоминая об этом в «Очерках русской смуты», был искренним. Ему было с кем вести политическую борьбу. На Западном фронте функционировала разветвленная сеть комитетов: всего — 7289. Другими словами, число воинских чинов, в большинстве случаев оторванных от своего прямого дела, представляло число личного состава… целого корпуса!

Антон Иванович понимал, что потребуются мощнейшие усилия, чтобы хотя бы локализовать деструктивную деятельность противостоящей ему махины. Голова хоть у кого пойдет кругом, когда против тебя корпус демагогов, не желающих идти под пули, а предпочитающих разглагольствовать о великих идеалах. Немного спокойнее стало на душе, когда Деникин получил письмо от генерала Алексеева. Михаил Васильевич сердечно поздравил бывшего подчиненного с назначением. Кроме того, он напутствовал:

«Будьте спокойны и настойчиво требуйте и — верится — оздоровление настанет без заигрываний, без красных бантиков, без красивых, но бездушных фраз… Долее армию так держать невозможно: Россия постепенно превращается в стан лодырей, которые движение своего пальца готовы оценить на вес золота… Мыслью моею и сердцем с Вами, с Вашими работами, желаниями. Помоги Бог…»

Деникин четко определил позицию по отношению к фронтовому комитету: он не вступал с ним в непосредственные контакты. Почему? Да потому, что накануне прибытия нового главкозапа фронтовой комитет («большевиствующий», как его окрестил Деникин) вынес резолюцию против наступления и за борьбу объединившихся демократий против своих правительств.

На заседании фронтового комитета он присутствовал только один раз, сопровождая верховного главнокомандующего генерала Брусилова. Деникин вспоминал:

«После вступительной речи верховный главнокомандующий предложил комитету высказаться, если имеются какие-либо пожелания или вопросы. Председатель ответил, что в сущности никаких особенных вопросов нет, разве вот относительно отпусков и суточных денег… Всем стало несколько неловко. Тогда попросил слова кто-то из членов комитета, извинился за мелочность председателя и начал говорить на общую больную тему о демократизации армии и взаимоотношениях комитета и командования. Я указал, что между нами не может быть ничего общего, так как комитет в постановлении своем от 8 июня пошел против правительства и против наступления. Тогда председатель предъявил новое постановление, составленное накануне, которым комитет допускал наступление. Казалось бы, вопрос исчерпан. Но тут встает какой-то поручик и заявляет, что доверия к главнокомандующему не может быть. Поручик командирован в Минск из Тифлиса комитетом Кавказского фронта и „кооптирован“ минским комитетом. Прибыл для расследования моей „контрреволюционности“. Прочел уличающий документ: перехваченную мою майскую телеграмму генералу Юденичу, отправленную еще по должности начальника штаба верховного главнокомандующего. В ней, между прочим, говорилось: „Верховный главнокомандующий обратился уже с подробным письмом к военному министру с просьбой устранить вредную работу комитетов, парализующих распоряжения военного начальства и оказания содействия в борьбе с течениями, безусловно, вредными в государственном отношении“. Я разъяснил, что вопрос касался местных гарнизонных комитетов рабочих и солдатских депутатов Кавказа, которые не выпускали 104 тысячи пополнений на совершенно обезлюдевший фронт. Брусилов вспылил и наговорил в адрес поручика и комитета резкостей. Потом извинился и в конечном результате допустил в секретный архив ставки комиссию комитета, которая, вернувшись в Минск, явилась ко мне не то с объяснением, не то с полуизвинением.

Скучно, не правда ли? Но нам было не скучно, а мучительно тяжело в этой пошлой обстановке, не дававшей ни душевного равновесия, ни возможности отдаться всецело назревшей операции».

Написано это Деникиным в 1921 году, шесть лет спустя.

В то же время есть свидетельства очевидцев, что Антон Иванович вел себя на заседании комитета грубо, сидел «с налитым кровью лицом и злобно светящимися глазами». Главковерх был даже вынужден извиниться перед членами исполкома за поведение главкозапа.

Не исключено. В той ситуации, учитывая характер моего героя, он вполне мог сорваться на грубость.

Грубость грубостью, но генерал Деникин внимательно изучал состояние политических противников, интересуясь, прежде всего, степенью их организационного и моральнопсихологического влияния на войска фронта. Итоги такой работы отражены в докладе Антона Ивановича главковерху генералу Брусилову.

Комитеты 3-й и 10-й армий удовлетворительны по составу и «идут в ногу с командующим». В то же время во 2-й армии комитет малочисленный, несостоятельный, «слепо идет за фронтовым комитетом даже в крайних его проявлениях», поэтому требуется постоянная бдительность и влияние командующего. Лучше настроение в артиллерии, в пехоте «настроение пестрое». Настроение во 2-й армии хуже, чем в 3-й и 10-й армиях. В 10-й армии «весьма вредно отражается крайнее ослабление числа штыков в ротах».

Главковерх, изучив доклад главкозапа, наложил резолюцию: «При таком настроении стоит ли тут подготавливать удар?»

Деникин четко определил:

Именно фронтовой комитет «тормозит полезную работу армейских комитетов». При этом он главную опасность видит в том, что «почти 50 процентов членов фронтового комитета примыкают к большевизму».

В урегулировании отношений с комитетами главкозапу оказал помощь его верный соратник — начальник штаба генерал Марков. Он взял тяжесть дипломатических контактов с революционной демократией на свои плечи.

Марков положительно изнемогал от той бесконечной сутолоки, которая наполняла его рабочий день. Демократизация разрушила все служебные перегородки и вызвала беспощадное отношение ко времени и труду старших начальников. Всякий, как бы ничтожно ни было его дело, не удовлетворялся посредствующими инстанциями и требовал непременно доклада у главнокомандующего или, по крайней мере, у начальника штаба. И Марков принимал всех, со всеми говорил, делал все, что мог; но иногда, доведенный до отчаяния людской пошлостью и эгоизмом, не сдерживался, терял терпение, наживая врагов.

Но Сергей Леонидович оставался ярым противником новообразований революции — революционно-демократических учреждений. В письме Керенскому он писал:

«Никакая армия по своей сути не может управляться многоголовыми учреждениями, именуемыми комитетами, комиссариатами, съездами и т. п. Ответственный перед своей совестью и Вами, как военным министром, начальник почти не может честно выполнять свой долг, отписываясь, уговаривая, ублажая полуграмотных в военном деле членов комитета, имея, как путы на ногах, быть может, и очень хороших душой, но тоже несведущих, фантазирующих и претендующих на особую роль комиссаров. Все это люди чуждые военному делу, люди минуты, и, главное, не несущие никакой ответственности юридически. Им все подай, все расскажи, все доложи, сделай так, как они хотят, а за результаты отвечай начальник. Больно за дело и оскорбительно для каждого из нас иметь около себя лицо, как бы следящее за каждым твоим шагом. Проще нас всех, кому до сих пор не могут поверить, уволить и на наше место посадить тех же комиссаров, а те же комитеты — вместо штабов и управлений».