Читать книгу - "Главная тайна горлана-главаря. Ушедший сам - Эдуард Филатьев"

В субботу 5 апреля 1930 года Маяковский сделал Полонской повторное предложение – он по-прежнему хотел, чтобы она как можно скорее бросила Яншина и переехала к нему. На этот раз, по свидетельству самой Вероники Витольдовны, натиск был чрезвычайно настойчив. Владимир Владимирович решительно заявил, что переезд должен произойти завтра и ни днём позже.

Вероника заколебалась. И, желая немного оттянуть момент принятия судьбоносного решения, решила немного слукавить. Она сказала, что завтра у неё ответственная репетиция в театре, поэтому разговор с Яншиным надо отложить.

Почему Вероника Витольдовна не давала прямого ответа? Ведь рассказывая (в своих воспоминаниях) о том, как начинался их роман, она писала о том, как ей поначалу пришлось страдать («мне было очень больно») из-за того, что Маяковский…

«…не думает о дальнейшей форме наших отношений. Если бы тогда он предложил мне быть с ним совсем – я была бы счастлива».

Почему «тогда» (то есть всего несколько месяцев назад) Полонская «была бы счастлива», если Маяковский предложил бы ей переехать к нему, а в начале апреля увиливала от прямого ответа?

Не бросилась ли Вероника Витольдовна (после очередного настойчивого требования Маяковского) за советом к Агранову, и тот не менее настойчиво порекомендовал ей согласия не давать, откладывая решение вопроса на потом (на тот момент, когда вернутся Брики).

Но были ли у Полонской эти встречи с Аграновым? Может быть, вся история с якобы задуманной Бриками и Аграновым местью поэту нам просто привиделась? И никакими «уколами» никто Владимиру Маяковскому не досаждал?

В ответ на эти вполне логичные вопросы зададим свои, тоже не лишённые логики. Почему, рассказывая о последних двух неделях жизни поэта, ни один его биограф ни разу не упомянул Лубянских «товарищей» поэта? Тех самых, что вместе с ним в упор расстреливали подмосковные пни. Куда они вдруг подевались?

Утром 14 апреля, услышав о самоубийстве поэта, в его комнату-лодочку примчались сразу несколько высокопоставленных гепеушников. А где они были 13-го, 12-го, 10-го, 9-го апреля и так далее?

Чем всё это время занимался Яков Агранов, закадычный друг Владимира Маяковского? Он упоминается среди гостей, пришедших 30 декабря в Гендриков переулок на празднование 20-летнего юбилея поэта. Затем Маяковский пишет о нём в письме Лили Юрьевне (о том, как Яня вместе с женой примчался на вокзал провожать Бриков). И всё! Неужели Яков Саулович не знал, что творится с «другом Володей», и в каком состоянии он находится?

Даже Лев Гилярович Эльберт, сразу же после отъезда Бриков переселившийся в Гендриков переулок, и оставивший (в журнале «Огонёк») свои воспоминания о беседах с поэтом, в те апрельские дни тоже куда-то запропастился. Никто из современников Маяковского, посещавших квартиру в Гендриковом в те траурные дни, не упоминает Эльберта. Почему?

Здесь невольно вспоминается то, что говорил о «сотрудниках» Охранного отделения глава его московского отделения Сергей Зубатов (его слова привёл в своих воспоминаниях генерал-майор российского корпуса жандармов Александр Спиридович):

«Помните, что в работе сотрудника, как бы он ни был вам полезен и как бы он честно ни работал, всегда, рано или поздно, наступит момент психологического перелома. Не прозевайте этого момента! Это момент, когда вы должны расстаться с вашим сотрудником. Он больше не может работать. Ему тяжело. Отпустите его. Расставайтесь с ним. Выведите его острожно из революционного круга, устройте его на легальное место, исхлопочите ему пенсию, сделайте всё, что в силах человеческих, чтобы отблагодарить его и распрощаться с ним по-хорошему.

Помните…вы лишитесь сотрудника, но вы приобретёте в обществе друга для правительства, полезного человека для государства».

Агранов поступал вопреки этим рекомендациям. Потому что он мстил своему бывшему «другу» и бывшему «сотруднику».