Читать книгу - "Император Август и его время - Игорь Князький"

Дело в том, что ранее в Иудее правил царь и первосвященник Гиркан II, но номинально, а действительная власть была в руках братьев Ирода и Фазаеля – сыновей Антипатра. Гиркан в своё время примкнул к Цезарю против Помпея Великого. Лояльные к Риму Ирод и Фазаель после Филипп поддерживали Антония. Однако честолюбивый племянник Гиркана Антигон, мечтавший о власти и потому враждебный проримски настроенным братьям, увидел во вторжении в Сирию парфян свой шанс^[626]. Антоний, понятное дело, Ирода поддержал, поскольку Антигон, утвердившийся в Иерусалиме и восстановивший таким образом правление Хасмонейской династии, был полностью зависим от Парфии^[627]. Для Рима это означало потерю земель, не столь уж давно обретённых Помпеем Великим. По этой причине и Октавиан, и сенат римского народа не могли не оказать Ироду должной поддержки. Наследник Цезаря немедленно выразил готовность помочь ему, с благодарностью вспоминая, что отец Ирода и Фазаеля участвовал в египетском походе его отца – Гая Юлия Цезаря. Наконец, в очередной период дружбы с Антонием Октавиан желал сделать угодное коллеге-триумвиру^[628]. Тем более что при этом были соблюдены и общеримские интересы.

Обеспечив Риму поддержку на Востоке местных царей, Антоний двинул против парфян и военную силу. Ещё весной 39 г. до н. э. в Малую Азию отправились легионы во главе с Публием Вентидием Бассом. Он ранее был заметен в событиях гражданских войн в Италии – и во время Мутинской, и во время Перузинской. Но особой славы не завоевал. Очевидно, война римлян против римлян не была его стезёй. Правда, свои симпатии к делу цезарианцев, и прежде всего Антония, он обнаруживал отчётливо. Теперь ему предстояла война с врагами Римской державы, и вот на ней-то ему удастся снискать подлинную славу полководца, одерживающего победы во славу Отечества!

Теперь обратимся к сложившейся в Малой Азии и Сирии обстановке, к тому времени, когда римляне наконец-то перешли к решительным действиям. Римские войска на Востоке возглявлял назначенный еще в конце 41 г. до н. э. Антонием наместник Сирии Луций Децидий Сакса. Он немедленно сумел «отличиться», направив римскую кавалерию на богатую Пальмиру. Но жители её, заранее узнавшие о предстоящем нападении римлян, немедленно бежали в парфянские владения, откуда затем вернулись, но уже вслед за парфянским войском. По сути, Сакса своим непродуманным набегом только подлил масла в огонь готовой вспыхнуть парфянской агрессии на римские владения в Сирии и Малой Азии.

Войска царевича Пакора и римского перебежчика Квинта Лабиена, что для римлян было особенно оскорбительно, поначалу успешно двигались вперёд по провинции, пока не оказались у стен одного из крупнейших городов Сирии Апамеи. Нападение на неё для парфян закончилось неудачей. Но из сирийских пределов они не ушли. И вскоре удача вновь повернулась к ним лицом. Исключительная роль здесь принадлежала как раз Лабиену. Дело в том, что ряд римских гарнизонов в Сирии был укомплектован легионерами, ранее служившими Бруту и Кассию^[629]. Отец Квинта Тит Лабиен, как мы помним, был вернейшим их соратником. И вот солдаты, очевидно не забывшие своё «республиканское» прошлое и почитавшие доблести отца соратника Пакора, стали переходить на сторону парфян… Луций Дедиций Сакса дал решительное сражение войскам парфянского царевича и римского изменника, но был разбит в пух и прах вражеской конницей, как за тринадцать лет до этого легионы Красса. Далее переход римских солдат к Лабиену только ускорился, и наместник, вынужденный без боя сдать Апамею врагу, под покровом ночи бесславно бежал в Антиохию^[630].

После этого у парфян и перешедших к Лабиену римлян пути на запад – в малоазийские владения Рима, и на юг – в Финикию и Иудею были открыты. Пакор поэтому решил разделить войска. Сам он двинулся на юг, а Лабиена отправил в погоню за Саксой. Тот оставил Антиохию – главный город Сирии, пытался скрыться в Киликии, где люди Лабиена его и настигли. Сын стойкого республиканца, верного соратника Брута и Кассия не отказал себе в удовольствии расправиться с цезарианцем и наместником того, кто похоронил дело римской свободы на Филиппийских полях. Сакса был казнён.

Теперь перед изменником, мнившим себя ещё и мстителем за дело своего отца, лежали практически беззащитные земли Малой Азии вплоть до Эгейского моря. Вскоре Лабиен овладел здесь почти всеми римскими территориями. Только в Карии города Миласа, Алабанда и Стратоникея продолжали сопротивление. И пока вполне успешно. Лабиен же, преждевременно торжествующий, решился даже на выпуск монеты в свою честь, с весьма неожиданной, с римской точки зрения, и престранной надписью: «LABIENVS PARTHICVS IMP. (ERATOR)»^[631]. Дело в том, что по римской традиции, в ту пору не поколебленной, рядом с почётным титулом императора, полученным победоносным полководцем, указывалось имя народа, им побеждённого. Парфяне же никак не были народом, Лабиеном побеждённым. Наоборот, его победы были в интересах Парфии и сулили этой державе немало новых территориальных приобретений. Уж если и именовать себя императором, то Лабиен должен был провозгласить себя победителем римлян. Монета выглядела так: на аверсе была надпись, а на реверсе – изображение лошади. Лошадь, как известно, являлась символом Парфии – державы, основанной кочевниками^[632].

Монетка эта получила быстрое распространение в Малой Азии, оказалась она и в осаждённой Миласе. Правитель города, знаменитый оратор Гибрий, увидев чеканное прославление Лабиена, съязвил по поводу его нелепости: «А я провозглашаю себя карийским императором!» (Кария находилась под его управлением)^[633]. Шутка Гибрия стала известна Лабиену, и он бросил на город большие силы. Миласа пала. Разъярённый Лабиен подверг её безжалостному разорению. Гибрию он обещал лютую кару, но тот сумел скрыться во время штурма города и оказался на одном из средиземноморских островов. Потому мститель утешился уничтожением дома злоязычного оратора. В Парфии же «монетное достижение» Лабиена то ли не заметили, то ли не придали ему значения. Тонкости традиций римской титулатуры победоносных полководцев парфян, похоже, не волновали. Достаточно было того, что перебежчик верно служил им, успешно воевал и причинил своим соотечественникам очень много вреда.

И действительно, дела римлян в Малой Азии были совсем уже плохи. Помимо Миласы пали и другие города. Единственно Стратоникея стойко выдерживала осаду. В Риме мужество защитников города не забыли и со временем оценили по достоинству. Уже единовластный владыка Империи Август особо отметит Стратоникею за достойный отпор парфянам^[634].