Читать книгу - "На фронтах Великой войны. Воспоминания. 1914-1918 - Андрей Черныш"

Постояв еще немного, мы в бинокли рассмотрели, что стреляет по нас пулемет от крайней хаты; заметили и группы людей около. Но нигде, ни в селении, ни около противника не было видно. Очевидно, его силы, атаковавшие Татарку, были в самом селении и выйти из него пока не решались. Все поле от селения до Базовой горы было чисто.

Эта наша разведка указывала нам на одно, – что наступать с этого места самурцам было невыгодно: слишком открытая и гладкая местность, никаких укрытий, не за что зацепиться.

Закурив папиросу, Шаберт предложил пройтись влево посмотреть, нет ли где удобных подступов, чтобы больше сблизиться с противником незаметно. Пошли. Прошли с полверсты. Ничего нового не обрели. Увидели влево сзади казачью лаву (сотня полковника Шинкаренко), которая передвигалась вправо, то есть в сторону 3-й дивизии, откуда-то с севера. Когда к нам приблизился один всадник из числа начальствующих лиц, мы спросили его, не видать ли, не наступают ли корниловцы. Ответил, что ничего не видел и не знает об этом. Я тогда именем начальника дивизии приказал ему передать своему командиру сотни, чтобы он сейчас же выслал разъезд к северу, в сторону Ставрополя для установления связи с ожидающимся оттуда Корниловским полком и что, как только движение последнего будет замечено, чтобы немедленно сообщено было сюда, нам.

Всадник повернул и куда-то скрылся. А мы остались и продолжали наблюдать. И кстати. Поле между г. Базовой и Татаркой стало оживать. Оттуда-то, как нам казалось, из-за Базовой горы, стали вдруг вываливаться большевицкие цепи, только цепи. И странно – они образовали фронт в сторону Татарки и, пожалуй, даже еще восточнее. Двигались-двигались эти цепи и залегли. «Что за оказия?» – дивились мы, и промелькнула было мысль: «Уж не наши ли это, не корниловцы ли?» Но стрельбы никакой: очевидно, большевики. А скоро всякое сомнение исчезло, ясно стало, что это именно они: появились фигуры, сначала одиночные, а потом группами и на Базовой горе; затем по южному, юго-восточному скату горы стали подниматься на ее вершину еще колонны, небольшие, а за ними и орудийная запряжка.

Как раз в этот момент пришло от казаков известие, что «корниловцы наступают». Мы условились с Шабертом, что я поеду навстречу корниловцам и ориентирую их в обстановке у нас, рекомендуя им забирать возможно восточнее, даже по ту, по восточную сторону горы Базовой; а он, Шаберт, будет согласовывать свои действия с ними.

Я отправился навстречу корниловцам, чтобы повидать их командира. Скоро передо мною открылись их наступающие цепи. Шли они ходко, не останавливаясь, и направлялись на Базовую гору с северо-запада. Подъезжая к ним ближе, я определил, однако, что наступление ведет лишь один батальон. Возник вопрос: где же остальные? Завидев за батальоном группу людей, за которой вели лошадей, я направился к ней, полагая, что это начальствующие лица. Так оно и оказалось: на мой вопрос поравнявшимся со мною корниловцам, где командир полка, они ответили, что не знают, где-то остался с главными силами, а что здесь сзади – командир батальона, и указали при этом на замеченную мною группу. Действительно, это был командир батальона полковник гвардии (Варшавской)^[243] Ильин. Спокойно, с трубкою в зубах, он шел за своим батальоном и произвел на меня приятное впечатление. В нескольких словах я нарисовал ему положение 3-й дивизии, Самурского полка и то, что мы ожидали от маневра Корниловского полка. Полковник Ильин сказал мне, что командир их полка полковник Индейкин^[244] был при главных силах сзади и должен был развернуть их левее его батальона, но что он задержался и, по-видимому, там влево, у железной дороги, тоже завязался бой. И показал мне в том направлении рукой. И в самом деле, верстах в двух на северо-востоке от нашей встречи я разглядел движение цепей и отдельных групп. Ясно было, что и там завязался бой с каким-то новым противником.

Эта картина неприятно отозвалась в моем сознании. Мелькнула мысль, что новое осложнение обстановки опрокидывает наш замысел: корниловцы, видимо, ввязались в бой со своим собственным противником.

Тем не менее я продолжал свой путь с прежним намерением.

С Базовой горы начали обстрел ружейным огнем встреченного мною корниловского батальона. Он продолжал наступление по-прежнему^[245].

Когда я подъехал к железной дороге в полуверсте западнее обозначенной на приведенной здесь схеме будки, я попал, что называется, в кипящий котел: большой бой здесь был в полном разгаре. Ясно было, как день, что Корниловский полк из наносящего удар сам попал под сильный удар с фланга, вынужден был принять бой, завяз в нем, и мы уж никак получить его для поправления дел 3-й дивизии не могли^[246].

Моя задача отпала. Надо было возвращаться. Но я задержался с целью лучше уяснить себе всю картину положения корниловцев.

Большая часть полка вела уже жаркий бой, развернувшись впереди будки частью правее железной дороги, а большей частью – левее ее, на ровной, как стол, местности; влево было разбросано по полю несколько скирд соломы, к которым как единственным укрытиям стремились, по-видимому, обе стороны. Вводились в бой резервы, удлиняя боевой порядок влево против угрозы противника охватить левый наш фланг. Сзади стреляла батарея корниловская полковая из нескорострельных пушек: запомнилось хорошо, что ее орудия, стоящие совершенно открыто, и имевшие дистанцию не более одной-полутора верст, торчали дулами кверху как-то необычайно и после выстрела подпрыгивали. За батареей из лощины вылезали поддержки и направлялись куда-то влево, снова скрываясь в лощине, откуда тоже слышна была ружейная трескотня. Невольно пришлось воздать должное необычайному искусству маневрирования большевиков в этот день. Обладая, по всей видимости, огромными силами, они устремлялись к Ставрополю, отбрасывая нас от него к юго-западу. Появление части их сил у г. Базовой и на ней представлялось опорой для маневра крупных сил, которые развернулись севернее горы, последовательно распространяясь вводимыми свежими колоннами к северо-западу, в сторону Ставрополя. Все поле от железной дороги влево, сколько видел глаз, усеяно было их цепями. Слышны были их непрерывные крики «ура!», но какие-то заунывные, – не то, что могуче раздается в момент стихийно осознанной всеми победы, а то, что кричат с целью себя подбодрить в трудную минуту. Обе стороны развивали сильнейший ружейный и пулеметный огонь. Я находился в расстоянии пол – три четверти версты от боевой линии, вокруг меня свистели пули. Прошел немного вперед на переезд через железную дорогу, чтобы укрыться за его насыпью. Тут я был свидетелем неизбежных во всяком бою случаев проявления бойцами малодушия, трусости и наоборот, необычайного геройства. Мимо меня прошмыгивали одиночные, уклоняющиеся от опасности, солдаты. Одного я спросил, куда он спешит в тыл; получил ответ, что ранен. Но никаких признаков ранения я у него не заметил. Конечно, этот не пошел на перевязочный пункт, находившийся неподалеку, у полотна железной дороги и тоже под огнем. Один, потерявший всякие ощущения, поглощенный одним оставшимся и возросшим в стихию, чувством страха, бормоча что-то непонятное, восклицая о каких-то ужасах, – буквально скатился ко мне под насыпь со стонами. Я думал, что он ранен. Оказалось, нет, а лишь без признаков чего-либо человеческого. Я стал его успокаивать, чтобы вернуть ему нормальное сознание и возможность хоть немного управлять собою. По другую сторону группа разведчиков, которые, как понял я из их разговоров, должны были быть на г. Базовой, на самом деле уклонялись в противоположную сторону, стремясь, по-видимому, выйти из сферы огня. Проехал экипаж командира полка, отпущенный им от железнодорожной будки, чтобы зря не перебили лошадей.