Читать книгу - "Заговор графа Милорадовича - Владимир Брюханов"

Остается еще разобраться с упоминанием о присутствии при объяснении между великим князем и генерал-губернатором еще и князей Лопухина и Куракина; последний — председатель департамента экономии Государственного Совета. И здесь мы должны прибегнуть к еще одному свидетельству — свидетельству самого Николая Павловича.

Николай I приложил массу усилий, чтобы утаить от современников и потомков ту роль, которую он сыграл в событиях ноября-декабря 1825 года. Об этом, например, буквально с дрожью негодования писал его внук — великий князь Николай Михайлович: «многие источники отсутствуют, благодаря систематическому истреблению их Императором Николаем I; другие хотя и существуют, но с большими пробелами, как, например, вся переписка Императрицы Марии Федоровны с сыном-первенцем». И большую часть дневника самой Марии Федоровны Николай сжег сразу после ее смерти в 1828 году.

Косвенным оправданием варварству Николая Павловича служит то, что его преемники, пришедшие к власти в России через век, уже не ограничивались уничтожением первоисточников, а ликвидировали также и историков, в частности — того же Николая Михайловича.

Но Николай I вовсе не был варваром, а просто истреблял нежелательные улики — вплоть до уничтожения свидетелей: по крайней мере одному из главнейших, К.Ф.Рылееву, он точно заткнул рот. Неудивительно, что современники вполне оценили подобные стремления долго правившего императора, и откровенных мемуаров главных действующих лиц ноября-декабря 1825 года практически не осталось — и это при обилии источников, принадлежащих перу второстепенных персонажей!

Совершенно не случайно одним из немногочисленных исключений являются записки С.П.Трубецкого, чудом избежавшего участи Рылеева. В данном случае Николаю I пришлось отступить перед напором влиятельнейших родственников, ходатайствовавших за этого блистательного аристократа. Это оказалось несомненной ошибкой императора, прятавшего концы в воду. Трубецкой, писавший весьма сдержанно и взвешенно и в сибирской ссылке (сказался, вероятно, пример расправы над М.С.Луниным, чересчур неосторожно рекламировавшим собственные литературные труды), и даже после ее завершения, оставил все же массу бесценных подробностей.

Свидетельства самого Николая Павловича весьма типичны для честного политика. В них нелегко обнаружить преднамеренную ложь (мелкие погрешности имеют место — как и у всякого мемуариста), хотя один такой эпизод мы все же позднее отметим. Желательного для него искажения истины этот монарх достигал общепринятым способом — умолчанием некоторых эпизодов и собственных соображений. Вот и в данном случае он вполне имел возможность скрыть от М.А.Корфа, который работал над своей книгой с 1847 года, содержание своих бесед не только с Милорадовичем, но и с Лопухиным, Куракиным и Воиновым — все они к тому времени уже умерли и не оставили мемуаров (по крайней мере — дошедших до потомков). А если Корф, будучи современником всех упомянутых лиц, успел узнать от них или о них что-либо нежелательное, то это несомненно подверглось цензуре или самоцензуре: Корф ведь был вовсе не глуп и в то же время — законопослушен.

Зато почти все засвидетельствованное Николаем действительно имело место. Тем более это относится к его собственному дневнику, сохранившемуся, как мы полагаем, в первозданном виде (об этом, впрочем, должны судить специалисты, непосредственно знакомившиеся с оригиналом данного документа). Особенностью этого дневника является то, что в нем пунктуально фиксировались имена людей, с которыми встречался и беседовал Николай Павлович, но не содержание бесед! Это обстоятельство, очевидно, и удержало автора от соблазна уничтожить и собственный дневник — наряду с другими компрометирующими свидетельствами.

Так вот, в дневниковых записях великого князя за 25 декабря наличиствует беседа с Милорадовичем, но нет упоминания о совещании с участием князей Лопухина и Куракина. С ними обоими Николай встречался в прилегающие дни, но порознь (с Лопухиным — 22 ноября, а с Куракиным — только 28-го). Зато, согласно дневнику, третьим возможным участником дискуссии в ночь на 26 декабря был генерал А.Л.Воинов — тогдашний командующий гвардией.

На этот счет имеется исчерпывающе четкое свидетельство Опочинина, записанное не спустя тридцать лет, а непосредственно в те дни, причем практически под диктовку самого Николая Павловича.

3 декабря 1825 года Опочинин составил описание основных событий, состоявшихся в предыдущие дни, для представления этой хроники Константину Павловичу (ниже мы остановимся на подробностях этой акции). В этом тексте совершенно недвусмысленно говорится о совещании великого князя именно с Милорадовичем и Воиновым в Зимнем дворце поздно вечером 25 ноября. Адаптировано, разумеется, содержание беседы: там якобы обсуждалось, «какие бы нужно принять меры, если бы, чего Боже сохрани, получено было известие о кончине возлюбленного монарха», причем Николаю приписывается, что он настаивал на немедленной присяге «старшему своему братцу, как законному наследнику престола» — будто бы кто-то этому возражал!

Едва ли этот текст был известен Трубецкому, который 3 декабря мог видеться с Опочининым лишь мельком и в последний раз в жизни.

Как видим, Николай Павлович в те дни придерживался версии, немедленно после совещания высказанной Адлербергу! Спустя годы Николай I решил полностью отделаться от неприятного эпизода.

Теперь легко объясним и закат карьеры Воинова после 14 декабря — иначе Николай и не мог относиться к нежелательному очевидцу. Нескрываема и антипатия Корфа в его книге к этому генералу — наряду с мелкими выпадами по адресу Милорадовича; это четко зафиксировали безжалостные критики Корфа — Герцен и Огарев, хотя и не догадались о причинах.

Упоминание Лопухина и Куракина в свидетельстве Трубецкого очень любопытно. Конечно, в рассказе, адаптированном по меньшей мере тремя рассказчиками (последовательно Милорадовичем, Опочининым и Трубецким) и записанном многие годы спустя, могли появиться любые прегрешения против истины. В данном же эпизоде наличие персонажей, отсутствовавших на месте действия, представляется неслучайным, а разъяснение этому дается зачеркнутой черновой записью в другой редакции воспоминаний Трубецкого.

Там рассказу о совещании великого князя с Милорадовичем, Лопухиным и Куракиным предшествует прямая речь Опочинина к Трубецкому утром 26 ноября (в этой редакции названо ошибочно 25 ноября — тут, вероятно, Трубецкой танцевал от даты своей предшествовавшей беседы с Рылеевым, позабыв, какой интервал времени разделял эти эпизоды, и не сразу сообразив, что эта беседа не происходила одновременно с указанным совещанием — см. ниже!): «Знаешь ли, что я теперь попал в честь и люди, которые давно уже раззнакомились со мною, начинают делать мне визиты; сегодня был у меня даже кн[язь] Алексей Борисович Куракин, который уже три года не был у меня. Потом он мне рассказал, что вчера поздно вечером»… — и далее рассказ о совещании великого князя с Лопухиным, Куракиным и Милорадовичем, аналогичный вышеприведенному, с незначительным отличием словесных формулировок — его хвостик мы также уже привели выше.