Читать книгу - "Датский король - Владимир Корнев"

For, alas! alas! with me

The light of Life is o’er!

No more — no more — no more —

(Such language holds the solemn sea

To the sands upon the shore)

Shall bloom the thunder-blasted tree.

Or the stricken eagle soar![154]

Девушка никогда не изучала английский, уловила только общий тон и смысл стихов — они были о крушении любовных грез, зато после этого, не переводя дух. Дольской прочел известную балладу Гёте о двух душах, которые страстно и нежно любили в земной жизни, но в ином мире не узнали друг друга; здесь Ксении было все предельно ясно — немецкий она знала в совершенстве. Князь читал еще и еще из разных поэтов, но все об одном: неразделенная любовь, трагедия. Ей стало невмоготу слушать: было жаль Дольского и себя тоже жаль, появилось гнетущее чувство какой-то неопределенной вины перед ним.

— Не нужно больше, прошу вас, Евгений Петрович! Это так печально! Может быть, о чем-то другом? Может быть, что-нибудь свое?

— Если бы вы могли видеть, как вам к лицу эта чувствительность! — вырвалось у князя. — Но я не стану продолжать. Когда-нибудь в другой раз непременно прочту вам из своего. Будет другое настроение, и я подберу что-нибудь жизнерадостное… Ах, вы теперь просто обворожительны — позвольте ваше здоровье, мадемуазель Ксения!

Балерина была приятно удивлена услышанным: «Вот как — он еще и поэт!» Между тем раззадорившийся Дольской, не дожидаясь разрешения, уже налил себе водки из графинчика, выпил, прочувствовав приятный жар в сочетании с пряным привкусом смородинового листа, аккуратно отрезал кусочек осетрины и, обмакнув в сметанный хрен, с удовольствием съел. Девушка, невольно следуя примеру, пригубила муската. Венгры на эстраде продолжали играть что-то свое, западающее в душу. Ксения заметила, что бокал ее опустел, когда почувствовала легкое опьянение. Ей вдруг захотелось услышать, как играет Дольской:

— Послушайте, князь, я, наверное, опьянела, и моя просьба покажется вам блажью, но все-таки… Очень хочется музыки!

Дольской не понял — оркестр ведь не прекращал играть.

— Нет, не этой… Вы могли бы сами исполнить что-нибудь? Я так люблю «Полонез Огинского»!

Князь встрепенулся:

— Для вас — все, что угодно! Погодите-ка! Сейчас будет полонез…

Он пробрался к эстраде и, подмигнув, тихо сказал дирижеру:

— Маэстро, вы на заказ играете?

— Разумеется-с. А что изволите? — с готовностью спросил «маэстро», убрав со взмокшего лба прядь седеющих кудрей.

Дольской открыл портмоне и вынул приличную пачку денег:

— Тогда, дорогуша, поиграйте сегодня в карты со своими мадьярами! А я здесь сам за вас сыграю.

Дирижер удивленно развел руками, остановил музыкантов, давая им понять, что работа уже закончена, князь же подхватил чью-то скрипку, со знанием дела взял несколько аккордов, и все, кто в тот вечер были в «Эрнесте», услышали чарующую мелодию «Прощания с Родиной». В зале стало тише — разговоры за столиками почти смолкли, а оркестранты восторженно раскрыли рты. Дольской вошел во вкус и сыграл несколько любимых бешеных каприсов Паганини, потом что-то из «Цыганских напевов» Сарасате.

Но на этом импровизированное выступление князя не закончилось, а лишь перешло в другую область музыкального творчества: теперь он предстал перед публикой в качестве незаурядного оперного певца. Начал Евгений Петрович со всем известной арии Демона[155], причем его могучий бас трудно было отличить от шаляпинского, затем, не делая перерыва, он исполнил арию Ромео из оперы Гуно, как полагалось для данной партии — лирическим тенором, со всеми особенностями манеры Собинова. Когда большинство слушателей еще не опомнились от столь неожиданного вокала, кто-то в восторженном тоне выразил всеобщее желание:

— А вы не могли бы исполнить что-нибудь еще?

«Его сиятельство» снисходительно улыбнулся и продолжал петь Гуно — теперь уже из «Фауста», но… женским голосом! Да-да, это была ария Маргариты, превосходное сопрано, в котором посетители Императорских театров безошибочно угадывали лирико-колоратурные неждановские обертона. Казалось, голосовой диапазон этого человека не имеет границ и он один вмещает в себя целую труппу оперных корифеев — любая классическая партия была ему по силам!

Из зала раздалось сразу несколько возгласов:

— C’est magnifique! Qui est-ce?[156]

— Это колоссально, господа!

— Браво, просим, просим!

Под занавес Дольской снова «вернулся» в шаляпинский регистр: заглушая всеобщие аплодисменты, торжествующе прогремело Мефистофелево «Люди гибнут за металл…».

Пришедшие поужинать господа не ожидали, что попадут на концерт всесторонне одаренного виртуоза, для большинства это было приятным сюрпризом. Выждав, когда окончится княжеский триумф, к эстраде степенно подошел метрдотель и предупредительно осведомился:

— Ваше сиятельство, а может, горяченького подать? Утомились — самое время откушать чего-нибудь сытного.

Князь поблагодарил «Мартыныча» за заботу, попросил шниц по-венски и сухого красного вина к нему. Он ослабил узел галстука, отдышался, но тут какой-то каверзник из-за столика ехидно спросил:

— Господин музыкант, что вы все на скрипочке? Поупражнялись бы на фортепиано!

Дольской с невозмугимым видом сел к роялю и в качестве «упражнения» исполнил несколько сложнейших импрессионических прелюдий. Этого было вполне достаточно, чтобы никто больше не сомневался в мастерстве Дольского и как пианиста. Под восторженные возгласы и рукоплескания присутствующих он наконец вернулся в общество Ксении Светозаровой.

— Вам понравилось? — с надеждой спросил князь.

Балерина ответила не задумываясь:

— Сказать так было бы слишком скупо — ваш музыкальный дар выше обыденных оценок! Вот только: что вы играли в самом конце?