Читать книгу - "Карнак и загадка Атлантиды - Жан Маркаль"

Однако если больше всего аллей менгиров сосредоточено в Морбиане, не надо думать, что их нет в других местах. Карнак — просто наиболее показательный и, конечно, лучше всего сохранившийся образец храмов на открытом воздухе такого рода. Поэтому мы бродили и по аллеям менгиров Лагатжара, выше Камаре, в Финистере, невдалеке от трагической усадьбы поэта Сен-Поля Ру. Мы ходили извилистыми тропками Медреака на границе департаментов Иль-э-Вилен и Кот-дю-Нор, в краю бокажей и ланд. Мы углублялись в ланды Кожу, усеянные мегалитами, близ Сен-Жюста в департаменте Иль-э-Вилен, в долине реки Вилены. Неподалеку оттуда есть также маленькая аллея менгиров под названием «Лангонские Барышни». А в Лангоне, в маленькой часовне, посвященной святой Агафии, покровительнице кормилиц, причем это бывший галло-римский храм, освоенный первыми христианами, можно видеть примечательную фреску — обнаженную Венеру, выходящую из волн. Синтез религий? Преемственность культов? Конечно. Но ведь рядом с мегалитическими памятниками всегда возникает неотвязный образ Богини Начал. Разве название Локмариакера, прихода, на территории которого больше всего изображений мегалитической богини, не показательно? Loc — «место монахов», монастырь, Maria — Мария, ker — город: разве не получается «город монастыря Марии»? Не храм ли это, с незапамятных времен посвященный культу Девы-Матери, неважно, как ее называли — Анна, Дану, Дон или Мария? Кстати, недалеко от селения все в том же Локмариакере можно увидеть искусственный холм — не крытую аллею, а подземную погребальную камеру, — который носит название Мане-эр-Роэк, что на местном диалекте значит «Холм Колдуньи». Колдунья, или фея, очень часто была последним воплощением Богини Начал. И в этой погребальной камере Мане-эр-Роэк можно заметить столб — использованный повторно, потому что он древнее самого памятника, — со странной резьбой, изображающей знаменитого неолитического идола в форме щитка. Правда, все это осеняет святая Анна, бабушка Иисуса, которая находится чуть подальше, но со своей высокой статуи наблюдает за дорогами, ведущими в Карнак.

В последующие годы мегалиты вызывали у меня не более чем простое любопытство. Я счел, что, если никоим образом не могу претендовать на точное понимание их смысла и важности, я должен оставить их там, где они есть, то есть на месте их происхождения. В самом деле, у меня было чувство, что все прежнее совершалось исключительно ради прогулки. Впрочем, я не упускал случая показать аллеи менгиров Карнака своим друзьям. Я разработал свой кольцевой маршрут, особенно для тех, кто никогда их не видел или имел о них смутное представление. Начинал я с посещения Керлескана: тамошние менгиры достаточно массивны, и можно различить таинственный четырехугольник — вероятно, храм. Всякий раз раздавались восклицания с призывами на этом не заканчивать: это колоссально, невообразимо, замечательно, никогда не видано, вот это да. И мы шли в направлении с востока на запад, проходя через ланды, поросшие хвойными деревьями, которые скрывали все остальное. Ведь было и «остальное», и всякий раз слышались все более громкие крики: «А вот еще!» Так мы добирались до Лe-Манио, где на холме, который бесстыдно пересекают ряды стоячих камней, возвышается странный менгир, которому на две тысячи лет больше, чем всему ансамблю аллей. И шли дальше на запад. После разрушенной ветряной мельницы, явно построенной из камня менгиров, опять начиналось: «Но это не все!» И глазам изумленных посетителей являлся Кермарио с его огромными глыбами и его дольменом, который едва удалось обойти при строительстве дороги. «Это невероятно! Это чудесно!» И меня разбирал смех. Ведь после обязательной остановки в аллеях Кермарио (о котором я с удовольствием говорил, что это название означает «Город мертвых») я заставлял своих туристов идти дальше. И наконец, возникал ансамбль Ле-Менек. Тут больше не было ни реакции, ни возгласов: надо было помолчать и поразмышлять при виде такого количества камней, явно воздвигнутых рукой человека. Это внушало почтение. Магический трюк мне удавался: теперь я знал, что для тех, кого я водил сюда, экскурсия не пройдет бесследно, что им придется о чем-то задуматься, тем более что я показывал, как в отдельных случаях одна аллея на расстоянии более десятка километров продолжает другую, однако значительную часть камней использовали для строительства деревень — Карнака, Плуарнеля, Эрдевана.

Бывая в церквах, соборах и музеях, я слышал бесчисленные глупости, лживые и абсурдные утверждения. Но, думаю, никогда не слышал их столько, как в те летние дни, когда сопровождал друзей по аллеям менгиров Карнака и крытым аллеям окружающей местности. Это был абсолютный рекорд. Я хорошо знаю, что мою позицию запросто можно воспринять как проявление высокомерия. Но если кто-то так подумал, пусть успокоится: я знаю не больше, чем те, кто рассказывает что угодно о великанах, о фантастических технических приемах, о несуществующих скульптурах, видных только в определенные часы дня, прежде всего вечером, о подлинном смысле этих каменных глыб. Поразительней всего, что у большинства этих болтунов, когда они позволяют себе давать исчерпывающие объяснения по поводу Карнака, имеется под рукой печатный путеводитель или номер журнала. Литературы на эту тему множество. И воображение ее авторов работает вовсю. Легенда о святом Корнелии, превращающем своих преследователей в каменные глыбы, — не более чем простая констатация, сделанная местными жителями на основе подлинного и искреннего культа святого Корнелия, покровителя рогатого скота; святой всегда изображался в виде папы (потому что его в большей или меньшей степени отождествляли с загадочным папой Корнелием), и его сопровождал бык, гордо щеголяющий парой рогов. В самом деле, разве неизвестно, что когда-то в районе Карнака во времена кельтов почитали индоевропейское божество третьей функции по имени Кернунн — рогатого персонажа, в которого кельты, вероятно, превратили древнее автохтонное божество эпохи великих охотников на оленевых? И здесь налицо преемственность культов, преемственность верований и прежде всего преемственность духовной идеи изображения богов — или, скорее. Бога — в виде, соответствующем их социальной функции.

Но это ничуть не мешало мне бродить по аллеям менгиров Карнака, когда там не было никого, в основном осенью или зимой. Тогда я снова переживал впечатления, которые испытал в свое время, к концу того сентябрьского дня, когда мы с Клер слышали, как гром прокатывается по камням. Я искренне верил в магнетизм этого места. Теллурическую силу, выходившую на поверхность почвы, я вполне ощущал ладонями. Случалось мне и прижаться к гранитному обломку в попытке пропитаться невероятной энергией, которая, как я знал, бурлит под поверхностью земли и готова подняться к небу, как бесконечный призыв к вечности. В этих аллеях я проводил прекрасные часы — часы молчания. Ведь вместо того, чтобы громоздить теории, сколь угодно блестящие и убедительные, я довольствовался тем, что ощущал. Я не испытывал ни разочарования, ни чувства, что оскверняю место, которое люблю и считаю вполне достойным уважения. Красное солнце, умиравшее, растворяясь в вечернем тумане, вызывало во мне радость познания смерти, которая была не смертью, а, напротив, метаморфозой, по окончании которой мне предстояло причалить к иным берегам. Опять-таки Шатобриан: «Поднимитесь, желанные грозы, чтобы унести Рене к пространствам иной жизни!» Грозы были мне хорошо знакомы. Как и ветер с открытого моря: он доносил до меня крик чаек, парализованных светом. Только на ландах Керлескана, Кермарио или Ле-Менека я никогда не чувствовал разочарования: я всегда ощущал там, чтобы взять с собой, могучее дыхание некой жизни, которая, конечно, мучила меня, но и безнаказанно уносила на крыльях перелетных птиц. Кто это утверждал, что аквилон — ледяной ветер из далекой Гипербореи? По-моему, в аквилоне нет ничего агрессивного: он — мой друг и приносит мне глубинный и тайный огонь, от которого пробуждаются мертвые и солнце рассыпается на тысячи и тысячи золотых частичек, к великой радости существ и веществ.