Читать книгу - "Воспоминания провинциального телевизионщика - Леонид Пивер"

В Челябинск приехал великий пианист, лауреат Ленинской премии, человек, объездивший с концертами весь мир, музыкальная гордость страны – Эмиль Гилельс.

– Эмиль Григорьевич обязательно должен выступить, чтобы его увидели, – решили наверху.

И вот встречаем маэстро.

– Что вы сегодня сыграете? – приступаю к исполнению должностных обязанностей.

– «Картинки с выставки» Мусоргского, – отвечает Гилельс. И, скептически глядя на меня, добавляет:

– Сюита. Десять частей… Я говорю:

– Знаете, Эмиль Григорьевич, вы правы, я не музыкант. Но мне надо каким-то образом считать части, чтобы финал не повис…

Гилельс говорит:

– Ну, я не знаю…

И тут меня осеняет. Я говорю ассистентке:

– Может, ты посчитаешь?

Она пугается:

– Я тоже не музыкант…

– У вас есть паузы? – смелея, обращаюсь я к маэстро.

– Есть, – отвечает тот. – Но очень маленькие!

И тут мне показалось, что с гением можно пошутить.

– А если обидится? – не дремлет моя интуиция. – Будь, что будет! – решаюсь я и предлагаю:

– Эмиль Григорьевич, может быть, когда вы закончите сюиту, то в качестве опознавательного знака закроете крышку рояля?

Он с интересом смотрит на меня и уточняет:

– Большую или маленькую?

– Не знаю! – выдыхаю я.

Тут маэстро рассмеялся:

– Хорошо, я закрою. Большую!

И вот звучит:

– Внимание, эфир!

^{Эмиль Гилельс}

Начинается передача. Тогда было принято ставить специальный телевизор-монитор – чтобы находящийся в кадре мог видеть себя. На всякий случай… Да и ответственность артиста это повышало. Но я обычно старался сделать так, чтобы герой программы монитор не видел и не переживал за то, что мы, выражаясь телевизионным сленгом, «наковыряли». А вот на этот раз, чтобы Гилельс видел, как здорово мы его даем, я решил развернуть монитор, как и полагалось.

Меняются музыкальные картинки, маэстро играет.

Даем руки, профиль артиста, средний план… Все правильно! Неизвестно, как я угадывал, не зная шедевра Мусоргского, хотя, конечно, произведение это слышал.

И вот исполнитель делает паузу…

– Это конец? – пытаюсь понять я.

– Не знаю, – шепчет ассистентка.

Что делать?! Продолжать трансляцию? Если это финал, то будет такая пауза в эфире, какие Станиславскому не снились! Остановиться? А если это не конец? Тогда будет конец мне!

И тут вижу: закрывается крышка. Даю крупный план.

– Действительно, финал! – мелькает в моем сознании.

После съемки благодарю маэстро. А он:

– Я выполнил ваше задание?

Снова смотрит на меня и говорит… Но то, что сказал Гилельс, надо было слышать! И не только мне! Будь тогда диктофоны, магнитофоны и прочие звукозаписывающие штучки, я мог бы, не краснея, воспроизвести слова самого Гилельса. Однако сейчас, делая скидку на технические возможности полувековой давности, просто цитирую, краснея:

– Молодой человек! Извините, товарищ режиссер! А ведь вы понимаете музыку, вы ее чувствуете!

Вот так познается радость творчества!

Впрочем, кое-кто из наших студийных познал эту радость раньше минут на сорок. Потому что перед началом эфира Гилельс попросил:

– Можно сделать так, чтобы мне не мешали? Я хочу позаниматься!