Читать книгу - "Макс Вебер. На рубеже двух эпох - Юрген Каубе"

Однако нам пора заглянуть в последнюю, но, возможно, самую значимую из тех книг, которые четырнадцатилетний Вебер читал зимою 1878 года, — в книгу Виктора Хена о миграции культурных растений и домашних животных в Европу. Она вышла в свет в 1870 году и в последующие годы неоднократно переиздавалась. Вебер ее любил — именно с нее начался его интерес к сельскохозяйственным основам цивилизации, сохранившийся на всю жизнь. Свою докторскую диссертацию он посвятит историческому анализу аграрных отношений, а должность профессора получит благодаря исследованию о положении сельскохозяйственных рабочих в Германии к востоку от Эльбы. Когда в 1904 году во время его пребывания в США его попросят прочитать доклад, в качестве темы он выберет аграрное законодательство Германии и Соединенных Штатов. И уже в 1909 году он напишет длинную статью «Об аграрных отношениях в древности».

В книге Хена, которую ее автор, старший библиотекарь Императорской публичной библиотеки в Санкт–Петербурге, писал в период с 1855 по 1864 год, Вебер обнаружил тезис о том, что природа есть продукт цивилизации. Хен — один из первых экологов и специалистов по историческим ландшафтам. В этом его тезисе историзм доходит до своего логического предела: Хен не просто утверждает, что история не определена никакими природными константами или антропологическими закономерностями; он утверждает, что то, что мы считаем природой, на самом деле есть продукт истории. «Природа определила широту, геологические свойства почв, географическое положение; все остальное — продукт человеческой культуры, т. е. строительства, посева, завоза и внедрения, искоренения, упорядочивания, облагораживания».

Хен выступает против культурного пессимизма, согласно которому раньше все было обильнее и сытнее, почва была более питательной, а природа — более многообразной, так что единственно, что теперь может сделать человек, — это восстановить нарушенный порядок. «Сегодня подобным настроениям и фантазиям можно противопоставить аргументы, недоступные науке в былые времена, а именно данные статистики и естественно–научные расчеты». Тем не менее он абсолютно бесстрастно сообщает европейскому читателю об уроках естественной истории: любые мечты о прогрессе жестко ограничены экологическими условиями, в которых происходит эксплуатация природных ресурсов. «Все, что потребляют города, они отбирают у деревни, не возвращая ей ничего или практически ничего».

Теперь же начинается новая эпоха, когда человек постепенно осознает проблемы, связанные с развитием современного общества, и когда в центре внимания оказываются условия, недоступные влиянию со стороны человека: «И в Англии уже не будет расти пшеница, точно так же как и запасы угля и железа в этой стране также когда–нибудь закончатся; к тому времени Мексика еще будет плодородной, но придет время, и там тоже установится вечный покой; и подобное переживут все страны обоих полушарий. И то, что человек лишь приближает своим природопользованием, является конечным результатом естественного развития, неизбежного даже в том случае, если бы человека не было вовсе. Затем под действием силы воды, ветров и выветривания исчезнут все горные массивы, а Солнце, которое непрерывно отдает свое тепло, ничем, насколько нам известно, его не возмещая, остынет и умрет, а вместе с ним умрут планета Земля и человек. К счастью, мы не можем даже приблизительно рассчитать момент, когда все это произойдет, и пока у нас есть время подождать и посмотреть, не окажется ли какое–нибудь звено в нашей логической цепочке неправильным, в результате чего весь прогноз в целом обернется ошибкой и ипохондрической химерой»^[30]. После этого введения, поражающего как реализмом автора, так и скептицизмом по отношению к собственному мнению, следуют отдельные скрупулезные описания античного знания о лошадях, виноградниках и выращивании, к примеру, лука–порея, инжира и пшеницы, а также о производстве масла, меда и пива. Какое значение имели кошки или цветы в истории цивилизации, какие были известны методы плодоводства, когда появилась горчица? И сегодня можно ощутить магическое воздействие этой книги, благодаря которой четырнадцатилетний Вебер, возможно, впервые увидел, как в результате исторических и филологических изысканий раскрывается повседневность и сколько истории таят в себе самые обычные вещи. И наоборот: история раскрывается по крайней мере так же полно в истории выращивания и обработки льна, как и в истории дел государственной важности.

Но в то же время юный читатель книги Хена мог обнаружить в ней и размышления о закате античной цивилизации. Одной из главных ее ошибок, по мнению историка, было нерентабельное устройство общества и государства и «связанное с этим отсутствие реалистично–технического понимания у населения». Ненасытное солдатское государство поглощало все, что производилось в народном хозяйстве, таможенные пошлины, аренда государственной земли и запрет на торговлю препятствовали перемещению и накоплению капитала, отсутствовало понимание экономической пользы от займов и разделения труда, а кроме того, «не было интереса к познанию вещественной природы». Другими словами, по мнению Хена, древним римлянам были известны лишь территориальные завоевания, а завоевания интеллектуальные, технические и научные им были недоступны. Их государство могло действовать лишь в сфере права и в условиях войны, но «веяние» «нового христианского духа» лишило «силы и опоры» обе эти сферы^[31].

Подобные описания импонировали юному Максу Веберу. В дошедших до нас немногочисленных воспоминаниях современников о Вебере в этом возрасте он почти всегда предстает юношей с крайне реалистичным мышлением, прагматичным и даже «приземленным» в самом прямом смысле этого слова. Свое свободное время он посвящает, главным образом, изучению сложных научных текстов, которое он воспринимает как проверку собственной трудоспособности: «В первую же очередь я читаю превосходную книгу Трейчке по истории Германии XIX века […], и, к слову, эта книга отчасти настолько сложная, что приходится как следует напрягаться, чтобы ее понять»^[32]. Он выписывает то, что ему кажется важным, и обменивается впечатлениями о прочитанном в переписке с друзьями. В этих юношеских письмах — Марианна Вебер отобрала семнадцать из них для публикации отдельных фрагментов в 1933 году — не упоминается практически ничего, о чем бы Вебер постеснялся рассказать взрослым.

Невольно возникает впечатление, что с Максом Вебером очень рано стали обращаться как с молодым или, точнее, даже уже немолодым человеком и что он к себе относился точно так же. «Я думаю, это в природе моего характера — не спешить сообщать о своих чувствах другим; мне это часто стоит большого труда. Как правило, любую радость я переживаю в одиночестве, но от этого чувства мои ничуть не меньше, просто мне, как я уже говорил, трудно рассказать о них другим. И то, о чем я думаю, я обычно держу при себе, рискуя прослыть человеком, вовсе ни о чем не думающим. По той же самой причине я плохой собеседник и, как я с горечью осознаю, совершенно неспособен никого развлечь»^[33]. Это тоже написал четырнадцатилетний юноша, который ошибался, пожалуй, только в своих опасениях показаться «не думающим ни о чем», так как на самом деле детям, в отношении которых такие опасения были не лишены оснований, и в те времена никто не дарил критическую литературу о Цицероне. При этом в свои пятнадцать лет он все еще не умеет плавать, хотя летом ходит купаться едва ли не каждый день. В 1880 году его мать отмечает, что Макс все больше становится похож на студента–первокурсника, что его новое увлечение — фехтование, и это хорошо, поскольку в остальном он далек от каких–либо «физических занятий»^[34]. Он берет уроки фортепьяно, играет с соседскими детьми, но свой рассказ о том, как он вместе с ними лепил снеговика, завершает следующим образом: «В остальном же здесь сейчас не происходит ничего особенного, и дни проходят, как всегда, за едой, бодрствованием и сном»^[35]. Полгода спустя люди вокруг него по–прежнему «спят, едят, пьют, работают, и время проходит, словно сливочное масло сквозь пальцы», а когда его все же охватывает скука, он учит наизусть «таможенный тариф господина Фарнбюлера»^[36]. Карл фон Фарнбюлер, депутат рейхстага от Немецкой имперской партии и, стало быть, коллега отца Макса Вебера, годом ранее представил рейхсканцлеру Бисмарку докладную записку о таможенной и налоговой реформе — чтение, совершенно нетипичное для пятнадцатилетнего подростка, даже если это была всего лишь семейная шутка. Чтобы понять, кем был Макс Вебер в этом возрасте, по–видимому, нужно представить себе мальчика, который рано стал серьезным и трудолюбивым и посредством своих знаний и взвешенных суждений старался выдержать направленные на него оценивающие взгляды взрослых.