Читать книгу - "Путин. Россия перед выбором - Леонид Млечин"

Работа в разведке — это не совсем воинская служба, но все-таки что-то от военного было и в сотруднике КГБ. Разведка — военизированная организация, хотя там не надо поминутно щелкать каблуками и допустима умеренная дискуссия со старшим по званию. Может быть, поэтому политологи отмечают, что Путину привычнее и приятнее иметь дело с людьми в погонах, которые не только слушают, но и слушаются: «Он действует как отец-командир, а не как лидер демократической державы. Он предпочитает командовать, а не убеждать».

Всем разведчикам присваивают воинские звания и за них доплачивают. Но форму они не носят. Надевают мундир, только когда нужно сфотографироваться на удостоверение. Для этого в служебном фотоателье хранятся форменные рубашки с галстуками и несколько кителей с разными погонами.

Естественно, в разведке обращаются друг к другу не по званиям, а по имени-отчеству, то есть атмосфера более демократическая, не сравнишь с другими структурами госбезопасности, особенно с контрразведкой. Атмосферу в разведке определяют и сами люди — с двумя образованиями, владеющие несколькими иностранными языками, поработавшие за рубежом. И в центральном аппарате разведки, и в зарубежных резидентурах принято все проблемы обсуждать. Каждому офицеру предоставляется возможность высказаться, изложить свою точку зрения, хотя последнее слово остается, разумеется, за начальником.

Тем не менее и разведчики — люди военные. У любого разведчика развиты чувство субординации, исполнительность, привычка выполнять приказы и отдавать их. Не воспитывает ли все это в человеке привычку больше подчиняться, чем самому принимать решения? И не испытывает ли бывший разведчик большие психологические трудности, оставшись без командира и приняв на себя всю ответственность?

На этот вопрос нет однозначного ответа. Конечно, служба КГБ воспитывала в первую очередь привычку подчиняться, но люди ведь разные. Есть исполнители от природы, есть склонные к самостоятельности…

Самое страшное для разведчика — «сгореть». Если офицера брали с поличным и высылали из страны, на его оперативной карьере фактически ставили крест. Загранкомандировки заканчивались, как и вообще интересная работа, и до пенсии предстояло заниматься бумажками. В этом смысле служба в Восточной Германии, куда получил назначение молодой офицер Владимир Путин, считалась безопасной. Здесь «горели» только по бытовым мотивам — спивались, болтали лишнего или заводили романы с немками.

Кстати говоря, до 1987 года руководителем представительства КГБ в Германской Демократической Республике был генерал-лейтенант Василий Тимофеевич Шумилов, тоже ленинградец, бывший первый секретарь Ленинградского обкома комсомола. Его взяли в органы госбезопасности, когда бывшие руководители комсомола Александр Николаевич Шелепин и Владимир Ефимович Семичастный обновляли кадры КГБ. Но когда Брежнев стал методично вычищать бывших комсомольцев из политики, позиции Шумилова ослабли.

В 1969 году младший лейтенант Виктор Иванович Ильин стрелял по правительственному кортежу, пытаясь убить Брежнева. Ильин служил в Ленинграде. Отвечать должен был в первую очередь начальник особого отдела Ленинградского военного округа генерал Носырев. Но его прикрыл всесильный генерал Цинев. А Шумилова перевели в Берлин. Проработал он в Восточном Берлине больше десяти лет. Понимал, что московские люди присматривают за ним, вел себя осторожно и снисхождения землякам не делал.

Владимир Путин рассказывал журналистам, как ему трудно приходилось первые месяцы в ГДР. Звонят телефоны, а он боится взять трубку, потому что вдруг не поймет, что там немцы говорят, не сможет правильно ответить… Но языковой барьер преодолел быстро. Он явно способный к языкам человек. Став президентом, понял, что ему необходим английский язык. Уже в неюные годы и весьма загруженный взялся его учить. И довольно быстро достиг завидных успехов, смог обходиться без переводчика в разговорах с важными иностранными партнерами.

В Санкт-Петербурге, когда Путин уже работал в мэрии, его за глаза ласково называли «Штази» — так сокращенно именовалось министерство государственной безопасности ГДР, с которым он тесно сотрудничал во время командировки в Восточную Германию.

МГБ ГДР представляло собой огромного спрута, опутавшего всю страну. После крушения социалистической Германии открылись архивы госбезопасности — и там обнаружилось шесть миллионов досье. А население Восточной Германии не превышало семнадцати миллионов человек. Желающие имеют ныне возможность ознакомиться со своим досье.

В комплексе зданий на Норманен-штрассе в Берлине, которые принадлежали МГБ ГДР, разместилась комиссия, которой поручили разобрать архивы госбезопасности. Я был там, в этих серых и тусклых зданиях: низкие потолки, линолеум на полу, стандартная мебель. Стены сделаны из звукопоглощающего материала. Окна без форточек. Никакого комфорта. Тоскливое место.

В огромных подвалах, где можно заблудиться, свалены тысячи мешков с документами. В последний момент, когда ГДР рушилась, офицеры МГБ пытались всю документацию уничтожить, но машины для превращения бумаг в лапшу не осилили такую кучу. Рвали вручную. Эти обрывки тоже собрали и восстанавливают их содержание.

Там же в подвалах, в наглухо закупоренных банках хранятся носовые платки, которыми арестованные должны были провести у себя между ног, чтобы потом — в случае их побега — служебные собаки, понюхав платок, могли бы отыскать их по запаху. Свет не видел более предусмотрительных людей, чем немцы из МГБ…

Мне показали знаменитую картотеку. Она была поделена между двумя помещениями, которые по соображениям безопасности размещались на разных этажах. Карточки написаны от руки или отпечатаны на машинке. Компьютеризировать это хозяйство восточные немцы не успели — электроника была слабым местом всего социалистического лагеря.

На карточке, которая хранится в одном зале, записано полное имя человека, год рождения, адрес и код. На карточке в другом зале фамилия не значится — только псевдоним, номер и имя офицера, который с этим человеком работает. Картотека была суперсекретной. Тем, кто трудился в одном зале, не разрешали входить в другой. Поэтому они не могли знать, чью карточку держат в руках — осведомителя или того, за кем следят. Доступ к обеим карточкам — по специальному разрешению — получали офицеры-оперативники.

Сотрудников комиссии я спрашивал, что их больше всего удивило при изучении архива.

— Самое поразительное, — говорили немецкие архивисты, — в том, что, как правило, в досье нет ничего интересного. Это макулатура, впустую потраченные время и деньги. Хотя на кого-то было досье объемом аж в сто тысяч страниц.

Толстенные папки — результат работы множества офицеров госбезопасности и их помощников-осведомителей. Если человека в чем-то подозревали, его окружали множеством агентов, которые исписывали килограммы бумаги.

В одном досье обнаружились поминутные отчеты о том, что происходило в доме одного человека, за которым следили: когда хозяин дома ночью вставал в туалет, когда плакал маленький ребенок… А какой в этом смысл? Разве это не профанация работы?