Читать книгу - "Облачный полк - Эдуард Веркин"

Сегодня Саныч был обычно разговорчив, наверное, с голода. Последний раз мы ели вчера, в полдень, пшеничную кашу, прихваченную с собой в котелке, ничего, что горелая, так еще лучше, вкус держался почти до вечера, и с утра немного. А сейчас одни воспоминания остались, от холодного весеннего воздуха есть хотелось сильнее, я вертел головой, искал можжевельник, здесь он должен водиться. Собрать ягод, пожевать, голод хорошо перебивает…

Можжевельника не встречалось, Саныч, обрисовав гаду его дальнейшую тяжкую судьбу, успокоился, немного помолчал, и, конечно же, вернулся к нашей любимой теме – про жратву.

Рассказал про картошку со шкварками, про то, как правильно варить яичницу с сухарями, и молочную грибную похлебку, про то, как его два раза приглашали подпляском на свадьбы – вот где пожрать можно по-хорошему, по-настоящему. Я на свадьбе пока не гуливал, да и вообще по сравнению с Санычем видел мало, поработать и то не успел. А Саныч на фанерке вот полтора года, причем, как он говорил в особом цеху, там не табуретки какие-нибудь клеили, а настоящую самолетную фанеру, оборонную продукцию. И за эту вот оборонную продукцию работникам полагался доппаек – стакан сметаны каждый день и масло в конце недели, он лично, Саныч то есть, договаривался с поварскими и копил, чтобы сметану и масло получить сразу.

– Половину домой относил, половину сам. Съешь сметану, спать хочется, лучше всего в сушилке, там деревом пахнет и клеем… А можно и на хлеб поменять на базаре. Или на леденцы. У нашего цеха в столовке свой стол был, отдельный, ешь и на мост смотришь… Ты рыбу любишь ловить?

– Нет.

– Ну и дурак. Рыбалка – это… Ну, не знаю. Рыбу только надо жарить правильно, обязательно с луком…

Саныч рассказывал, как правильно печь в золе окуней. Как потом их есть, сдирая сразу вдруг всю шкуру, как вместе с рыбой можно закинуть в золу картошку – она получается удивительно рассыпчатая и сладкая. Как варить раков – их полно в ручьях, а можно замариновать миног – но они не всем нравятся, у них привкус, как искать по берегам рек земляные яблоки, а потом их надо, конечно, томить под ведром…

От этих историй хотелось есть еще сильнее, но остановиться было трудно, Саныч глотал слюну и рассказывал, как два года назад бомбой убило гуся, и они зажарили его на вертеле, и ему досталась целая ножка, а я вспоминал и рассказывал про грибы, про бабку из августа, которая запекала грузди со сметаной и с зеленым луком, про чеснок, жаренный в муке, только у меня хуже получалось. Я не умею хорошо рассказывать, по пути начинаю стесняться, мне кажется, что я выгляжу глупо и говорю неправильно. А Саныч нет, не стесняется, иногда я его с пластинкой путаю, просыпаешься от пластинки, а оказывается это Саныч рассказывает Щурому про гранаты. Чем они отличаются, да как правильно их кидать – можно боком, а можно по дуге. А уж когда Саныч про еду запускается… Просто Гоголь. Само собой особое вдохновение на Саныча снисходит по голодухе.

А сегодня Саныч что-то особенно разошелся, пел про праздничные октябрьские пельмени с тремя мясами и про вареники с творогом и сметаной, животы от этого урчали почти уже неприлично, а слюны получалось так много, что приходилось ее то и дело сплевывать. А Саныч не унимался, плевался злобно и рассказывал, что однажды он наловил стерляди, и мать сварила уху такой густоты, что от нее отскакивала железная ложка…

На стерляжьей ухе не выдержал гад, тоже забурчал.

Саныч остановился.

– Ты чего бурчишь, сволочь? – спросил он.

Тот промолчал, съежился только еще сильнее. Такой нестрашный вроде бы, человек вроде бы.

– Ты, сволочь фашистская, я тебя, кажется, спрашиваю?!

– Ничего… – негромко ответил гад.

– Что, сволочь, фашисты тебя плохо кормят?! А?!

Саныч подскочил к гаду, пнул его под коленки, дернул за мешок, сорвал. Гад упал в грязь, остался лежать.

– Ты своим фашистским брюхом на мою жратву не булькай! Понял?!

Саныч пнул парня в бок. Гад ойкнул, укрыл голову. Лучше бы он молчал, потому что ойканье разозлило Саныча еще сильнее, он влепил парню еще несколько пинков, и в этот раз гад звуков уже не подавал, только ребра трещали, и вода в разные стороны брызгала.

Опасно. Нет, руки мы ему перемотали хорошо, и виду, гад тоже не богатырского, но кто его знает… Все равно он старше нас. А если у него финка где спрятана – по-хорошему так ведь и не обыскали, перережет веревку, выхватит, прыгнет…

Саныч отступился от гада, достал пистолет, протянул мне.

– Давай, – он кивнул.

– Да я… Не так как-то…

Не так. Я совсем не так представлял своего первого фашиста, по-другому. Он побежит на меня с озверевшим лицом и с железными зубами, а я прицелюсь, в брюхо, как наставлял Саныч, в брюхо лучше всего, чтобы кишки поплыли…

Совсем не так.

– Ты же хотел, – сказал Саныч с удивлением. – Сам же говорил… Что же теперь?

Я пожал плечами. Надо было сразу, там, у дороги. А сейчас… Со связанными руками…

– Потом может?

– Потом… – Саныч покачал головой. – А он бы не стал откладывать. Правда, герр полицай?

Гад что-то пробулькал в ответ.

Саныч вытер подбородок рукой с пистолетом.

– Ты же сам читал, помнишь? Если ты не убьешь…

Он почесал лоб рукоятью «ТТ», вспоминая. То есть делая вид.

– А я помню, – сказал Саныч. – Если ты оставишь немца жить, немец повесит русского человека и опозорит русскую женщину…

– Так это не немец ведь… – глупо ответил я.

– Это еще хуже, – брезгливо сказал Саныч. – В сто раз хуже, это настоящее дерьмо. Это же предатель. Отродье.

Саныч еще несколько раз ударил гада, целил в живот, и попал – теперь предательское туловище издавало уже хлюпающие звуки. Мне показалось, что Саныч не очень старался, устал он.

Я тоже устал, сегодня, наверное, уже километров двадцать прошлепали, и все по грязи да по мхам, ноги отваливались, пинать никого не хотелось, пусть и предателя, ноги не деревянные.

– Вот так вот… – Саныч плюнул на спину гада. – Сейчас я его…

– Не надо, – сказал я.

– А почему не надо то? – злобно спросил Саныч. – Какая разница, а? Мы его вообще зря поймали, вот я что думаю. Сгоряча, по дурости моей. Толку от него никакого…

Саныч ткнул гада ботинком, спросил:

– Ваши в Песках что сделали, а? Что сделали, спрашиваю? Там же земля еще день дышала! И там ведь не немцы…

– Я там не был! – выкрикнул парень. – Не был!

Саныч рассмеялся.

– Все предатели всегда одно и тоже талдычат, – сказал он. – Нас там не было, мы только вагоны разгружали… Никто никогда не виноват. А это не так.