Читать книгу - "Новые миры взамен старых - Ирина Владимировна Скарятина"

"Роль Геббельса, в полной координации с Розенбергом, – продолжил Оскар, – заключается в распространении нацизма по всему миру".

"А нацистская пропаганда сильна, друзья мои, – воскликнул доктор. – Вы увидите, что она распространится методично, в истинно немецкой манере. Вы же знаете, что, начав какое-то дело, мы всегда доводим его до конца".

"Но, разумеется, не в Америке?"

"Почему же, вы получите её плоды и в Америке, и в Южной Америке, и почти во всех странах Европы".

И он принялся рисовать для нас схему расположения нацистских подразделений по всему миру.

"Пожалуйста, Фа́тэ28, никаких рисунков, никаких записей, – вскричала фрау Б., помахав перед ним шарфом. – Ты же помнишь, что обещал …"

"Хорошо, хорошо, не буду. Посмотрите, как она со мной строга!" И он наклонился, чтоб поднять покатившийся по комнате клубок ниток.

"Есть и другая сторона медали, – сказал Оскар. – Пусть они изначально и планировали истребить все профсоюзы и раздавить социалистов и коммунистов. Что ж, теперь все профсоюзы уничтожены, и рабочие абсолютно беспомощны. Но анти-нацизм придёт именно от рабочих и низших слоёв среднего класса. И он уже существует, этот подпольный объединённый фронт, и по мере его роста две силы в конечном итоге столкнутся, и произойдёт революция".

"Оскар!"

Его мать в волнении вскочила, уронив всё на пол и опрокинув корзину для рукоделия, стоявшую на подлокотнике её кресла. "Ты такой же негодяй, как твой отец, даже хуже. Разве я сто раз не просила вас обоих быть осторожными? В наши дни даже у стен есть уши. Подумай о том, что случилось с Вилли, и всё из-за того, что тот распускал свой язык".

Она повернулась к нам и прошептала: "Он друг Оскара и сейчас сидит в тюрьме за то, что слишком много болтал. Его бедная мать сходит с ума".

"По́лно, по́лно, Матушка, мы больше не скажем ничего такого, что могло бы вас расстроить".

И доктор с Оскаром, поцеловав её, усадили обратно в кресло вместе корзиной пряжи, шарфом и всем прочим.

Но прошло совсем чуточку времени, прежде чем они оба снова взялись за старое, устроив с Матушкой ещё несколько перепалок.

"Чего я не могу понять, – сказала я, – так это столь внезапного краха 'коричневорубашечников', отправки их в месячный отпуск и запрета им появляться в своей униформе. В конце концов, это ведь они привели Гитлера к власти – как вы говорите, на деньги и с помощью Тиссена. Тогда почему он не продолжает ими пользоваться?"

"Видите ли, 'коричневорубашечников' насчитывается почти три миллиона, и они были набраны в основном из низших слоёв среднего класса. Но теперь, когда они сыграли свою роль, их, очевидно, следует распустить, а их место займут триста тысяч 'чернорубашечников', выросших из личной охраны Гитлера и отобранных из сливок 'коричневорубашечников', из верхушки среднего класса.

Ситуация, безусловно, не является обнадёживающей. Наша внешняя торговля разрушена, мы по-прежнему окружены Францией, Италией и Советским Союзом, настроенными враждебно по отношению к Гитлеру. Да даже Австрия против нас. Несомненно, речь пойдёт либо о внешней войне за возвращение наших территорий, либо, что ещё хуже, о гражданской войне внутри страны. Как же вышло, что ваш президент Вильсон оказался бессилен против безумцев в Версале29? И что он дал, этот мирный договор? Привёл к падению, к разорению Германии, одного из самых цивилизованных государств в мире".

Мы ещё долго разговаривали, пока бедная фрау Б. громко не зевнула, показывая, что с неё довольно этой гнусной беседы, которая неким таинственным образом может привести нас всех в тюрьму. Итак, мы пожелали друг другу спокойной ночи и отправились в отель.

По дороге мы заглянули в кафе "Альт-Ба́йерн". Там было многолюдно, а воздух был насыщен сигарным дымом, который висел под низким потолком и наполнял помещение густой голубоватой пеленой. Поскольку свободных столиков не нашлось, нас усадили за большой стол, где трое мужчин и трое женщин пили пиво и возбуждённо обсуждали великие дела, совершённые для Германии Гитлером. Особенно на эту тему разглагольствовал один мужчина, тогда как его товарищи кричали: "Хайль Гитлер!" – поднимая свои кружки, а затем с громким стуком опуская их на поверхность стола.

"И вот, – произнёс мужчина, очевидно, продолжая свой рассказ, – тогда я и сказал Иоганну: 'Ты что, слепой? Разве не видишь, что наш Фюрер является спасителем Отечества, что он вытащил нас из мрака, в котором мы жили после войны, что он дал нам то, на что можно надеяться, чего мы ждём с таким нетерпением? Разве он не сказал нам, что мы не побеждённая нация, а великая, и, более того, что мы ещё станем величайшей нацией в мире?'"

"И что на это ответил Иоганн?" – нетерпеливо поинтересовалась одна из женщин.

"О, он, конечно же, согласился. Но он также сказал, что его бизнес по производству игрушек идёт всё хуже и хуже и что сейчас он теряет больше денег, чем когда-либо прежде".

"Это потому, что он пытался иметь дело с евреями. Теперь, когда они изгнаны, он должен забыть о них и наладить добротное и чисто немецкое производство. Германия для немцев – вот чего хочет наш Фюрер".

"Хайль Гитлер!" – завопила компания, и кружки снова жахнули о стол.

От дыма и всего, что я услышала за этот вечер, у меня болела голова, и когда один из друзей Иоганна начал напевать песню Хорста Весселя, а его кружка пива, заскользив по столу, чуть не пролилась мне на колени, я была более чем готова отправиться спать.

Битва за марку

Виктор Блейксли

Если в Европе и есть нечто, что, на мой взгляд, хоть как-то компенсирует тоскливый континентальный завтрак, состоящий только из кофе и чёрствых булочек, подаваемых с минимальным количеством масла, так это тот факт, что каждое утро в одно и то же время выходят Париж-Нью-Йорк Геральд и Чикаго Трибьюн. Будучи всего лишь миниатюрными версиями своих более внушительных родителей, они всё же являются несомненной связью с домом: краткие новости дня, рекордная жара в Вашингтоне, кто сегодня сошёл на берег в Гавре и сел на корабельный поезд до Парижа, а также в каком отеле он или она остановились – вот, пожалуй, и вся скудная информация, но без этих небольших листочков бумаги человек чувствует себя абсолютно отрезанным от родины – экспатриантом, – несмотря на то, что он всего лишь в отпуске.

Каково же было моё смятение, когда в одно утро, спустившись вниз, я обнаружил, что Трибьюн запретили, отняв тем самым ровно пятьдесят