Читать книгу - "Дом Витгенштейнов. Семья в состоянии войны - Александр Во"

Когда мой семилетний брат Руди сдавал вступительные экзамены в школу, он расстроился и испугался, когда экзаменатор сказал матери: «Он очень нервный ребенок, вам нужно быть к нему повнимательней». Я часто слышала, как это высказывание повторялось с иронией, словно какой-то абсурд. Мать не могла всерьез предположить, что ее ребенок может быть слишком нервным, для нее это было немыслимо^[27].

Разговоры о самоубийстве Рудольфа в семье из-за отцовского запрета превратились в тайные совещания, отчего факты со временем исказились по принципу испорченного телефона. Например, ходили слухи, что он покончил с собой из-за того, что изнеженное венское воспитание не подготовило его к сложностям студенческой жизни в Берлине; или что отец запретил ему учиться на актера, или что он подхватил венерическую болезнь, от которой тронулся умом. Среди множества предположений ходило немало нелепиц, и все же это ничто по сравнению со сплетнями, связанными с исчезновением еще одного брата, Иоганнеса (его называли Ганс).

Как сказал бы Оскар Уайльд: «Потерю одного сына еще можно рассматривать как несчастье, но потерять двоих похоже на небрежность». Как ни странно, самоубийство Руди не первая трагедия в доме Витгенштейнов: двумя годами ранее старший сын Карла, Ганс, исчез без следа. Это тоже запрещалось обсуждать.

На детских фотографиях у Ганса угловатая голова и заметное косоглазие, по всей видимости, он был немного слабоумным. Сегодня сказали бы, что у него «синдром саванта»: это отсталый ребенок с необычайным даром в одной области, например, обладающий поразительной памятью или умеющий быстро считать в уме. Ганс был болезненно застенчив, с богатым внутренним миром. Крупный и неуклюжий, упрямый и с трудом поддающийся воспитанию, он был, по мнению старшей из сестер, «очень особенным ребенком». Первое сказанное им слово было «Эдип».

С раннего детства он испытывал странное влечение переводить внешний мир в математические формулы. Однажды вечером, когда он еще был ребенком, они с сестрой гуляли по Городскому парку Вены. Увидев красивую беседку, он спросил, может ли она представить, что беседка сделана из алмазов. «Да, — ответила Гермина. — Как было бы здорово!»

«Позволь-ка», — сказал он и уселся на траве, пытаясь сопоставить годовой доход южноафриканских алмазных шахт со всеми богатствами Ротшильдов и американских миллиардеров, мысленно измерить всю беседку целиком, включая орнамент и чугунные кружева, и медленно и последовательно построить изображение, пока — внезапно — не остановился. «Я не могу продолжать, — признался он, — поскольку не могу представить алмазный павильон выше вот такого», — он поднял руку на высоту около метра над землей. — «А ты можешь?»

«Конечно, — ответила Гермина. — А что не так?»

«Ну, нет таких денег, чтобы купить еще больше алмазов».

При всей своей математической смекалке Ганс питал неизменный интерес к музыке, и здесь он был феноменально талантлив. В четыре года он мог определить эффект Доплера в падении на четверть тона высоты звука проносящейся мимо сирены; в пять он бросился на землю в слезах с криками: «Не так! Не так!» — когда два духовых оркестра на разных концах длинной карнавальной процессии одновременно играли два марша в разных тональностях. Когда семья отправилась на концерт знаменитого Joachim Quartet в Kleiner Musikvereinssaal, Ганс отказался идти. Его не интересовали музыкальные интерпретации, вместо этого он лежал дома на полу, разложив перед собой партитуру концерта. И хотя он ни разу не слышал произведения, он смог, просто изучив партии по отдельности, создать в уме ясное представление о том, как будут звучать вместе четыре музыкальные линии, и благодаря этому сыграть все произведение по памяти на фортепиано родителям, когда они вернулись.

Несмотря на то что Ганс был левшой, он достойно играл на скрипке, органе и фортепиано. Юлиус Эпштейн, учитель Малера и известный преподаватель фортепиано в Венской консерватории, однажды назвал его «гением», но всю искусность и проблески тепла в исполнении Ганса портили чрезмерная порывистость и непроизвольные всплески напряжения, типичные для его характера с ранних лет. Гермина, объясняя их напряженной, закипающей атмосферой дома Витгенштейнов, заключила: