Читать книгу - "Гражданин Бонапарт - Николай Троицкий"

Вот так необычно Наполеон демонстрировал в Удине свои «дипломатические способности, не уступавшие, по мнению многих авторитетов той эпохи, его военному гению»^[692]. 17 октября договор был подписан, но не в Кампоформио (на полпути между резиденциями обеих сторон), как заранее было условлено и как об этом сообщается даже в солидных научных трудах^[693]. Дело в том, что Кобенцль, уже перепуганный и боявшийся нового взрыва ярости со стороны Наполеона, прибыл к нему в его резиденцию Пассариано, и там они подписали договор. Таким образом, «хотя ни Бонапарт, ни Кобенцль так и не были в Кампоформио, договор, положивший конец пятилетней войне между Австрийской империей и Французской республикой, вошел в историю под именем Кампоформийского мира»^[694].

Пожалуй, главным, самым выигрышным для Франции условием договора стал выход Австрии из войны, после чего первая антифранцузская коалиция распалась: Пруссия уже не хотела больше поставлять для нее «пушечное мясо», а Россия еще не успела к ней присоединиться; оставалась в состоянии войны с Францией одна Англия, но ей пришлось заново сколачивать вторую коалицию. Территориальные завоевания Франции и, соответственно, потери Австрии, зафиксированные в Леобене, теперь были подтверждены: Австрия уступала Франции Бельгию и всю Северную Италию, признавала Цизальпинскую республику, соглашалась на передачу Франции левого берега Рейна, но в порядке некоторой компенсации получала часть территории бывшей Венецианской республики и Баварии^[695].

Любопытный факт: хотя переговоры в Удине шли иной раз «под барабанный бой» (выражение Наполеона)^[696] и несмотря на инцидент с драгоценным сервизом Екатерины Великой, Наполеон, прощаясь с Кобенцлем, сумел расположить к себе зложелательного австрийского дипломата самокритичной оценкой своего очень уж не дипломатичного поведения. «Знаете, - сказал он Кобенцлю с улыбкой, - я солдат, привыкший ежедневно рисковать своей жизнью. К тому же я еще молод и пока не научился проявлять сдержанность, как положено дипломатам...» «Они дружески обнялись», - пишет об этой сцене Андре Кастело. И добавляет: «Они еще встретятся»^[697]. Да, в феврале 1801 г. , на переговорах во французском городе Люневиле, после того как Австрия начнет новую войну против Франции и Наполеон вновь разгромит ее при Маренго.

26 октября генерал Л. А. Бертье и академик Г. Монж доставили текст Кампоформийского договора в Париж «пяти королям», как величали тогда парижане (разумеется, иронически) членов Директории. Их реакция на этот (как и прежде на Леобенский) договор была резко отрицательной. Директории не нравилось, во- первых, самоуправство Наполеона, который зачастую действовал, не считаясь с ее директивами, а такие условия договора, как признание Цизальпинской республики и уступка Австрии части земель бывшей республики Венецианской, раздражали ее. Директория не стала бы ратифицировать такой договор, если бы не видела, как возликовали, узнав о нем, оба законодательных совета и вся страна, уже измученная пятилетней войной и жаждавшая мира. «Мы многое потеряли бы в глазах общественного мнения, если бы отказались от ратификации», - признавал член Директории Л. М. Ларевельер-Лепо^[698]. Как подметил А. 3. Манфред, пришлось директорам, «скрепя сердце и спрятав кулаки в карманах, сделать вид, что они счастливы миром», который добыл для них генерал Бонапарт своей шпагой^[699].

Впрочем, предстояла еще одна переговорная процедура для утверждения статьи Кампоформийского мира, которая закрепляла за Францией левый берег Рейна. Здесь формально требовалось согласие мелких германских государств, входивших в т. н. Священную римскую империю. К концу XVIII в. эта средневековая империя, основанная еще в 962 г., превратилась уже в конгломерат независимых держав под чисто символическим контролем Австрии (именно австрийский император и был императором Священной Римской империи). Великий российский юрист В. Д. Спасович считал Священную Римскую империю последних лет ее существования (упразднена в 1806 г.) примером исторического мифа, поскольку она «не была ни священной, ни римской, ни империей»^[700]. Чтобы соблюсти дипломатический декорум, Австрия предложила созвать конгресс с участием кроме австрийских и французских еще и представителей от Пруссии и ряда карликовых государств, которые формально входили в Священную Римскую империю. Директория, естественно, назначила первым уполномоченным от Франции Наполеона - сделала это со сложным чувством, которое Альбер Сорель определил так: «Директора одновременно считали его, Бонапарта, человеком незаменимым и неудобным и хотели, чтобы он был не там, где в данный момент находится, а в другом месте»^[701].

Так, Наполеон из Милана, где он тогда находился, отбыл «в другое место», а именно в г. Раштадт (Южный Баден). Там 30 ноября 1797 г. открылся международный конгресс. Наполеон повел себя в Раштадте как победитель, не терпящий никаких возражений. Сразу после того как левый берег Рейна с крепостью Майнц был признан французским (а с этого началась работа конгресса), Наполеон объявил о своем отъезде, хотя конгресс заседал еще не один месяц.

7 декабря Наполеон вернулся в Париж после без малого двух лет отсутствия, сделавших его мировой знаменитостью. Он, безусловно, ждал что народ Французской республики встретит его с еще большим ликованием, чем то, с которым провожали его народы Италии и Швейцарии. Повсюду - в Милане и Мантуе, в Женеве и Лозанне - его засыпали цветами, воспевали в стихах, превозносили как полубога. «Цезарь поработил Италию, а ты вернул ей свободу!» - пели ему женщины Лозанны, а в Берне, который он проезжал поздней ночью, его тем не менее ждали вереницы ярко освещенных экипажей и массы людей с восторженными приветствиями: «Да здравствует Бонапарт! Да здравствует миротворец!»^[702]

Но то, как встретил Наполеона Париж, превзошло все его ожидания. «Несметные толпы народа запрудили улицы. Казалось, все население столицы вышло приветствовать человека, чье имя в последнее время не сходило с уст»^[703]. Народ пел и плясал при виде своего «чудо-генерала», витрины всех магазинов были украшены его портретами, ликующие парижане приветственно размахивали не только платками и флажками, но и листками специального выпуска газеты, которая так и называлась: «Газета Бонапарта и добропорядочных людей». Не только эта, но и другие газеты величали Наполеона уже «сверхчеловеком». По всему было видно, что Наполеон к тому времени уже «взял штурмом сердце нации»^[704].