Читать книгу - "Последние саксонцы - Юзеф Игнаций Крашевский"

ценил превыше всего, в людях видел только людей, а пастуха ставя наравне с самыми достойными сановниками Речи Посполитой. Но для бедных, страдающих, измученных и плачущих слово утешения, выходящее из его сердца, было бальзамом.

Он умел утешать, а часто, положив руки, когда благословлял несчастного, чудесно его исцелял. Говорили о таких примерах, что те, кто шли к нему, обезумевшие от отчаяния, возвращались с радостной улыбкой резигнации.

Также простачки и те, кто славился мудростью, смирялись перед ним и с благодарностью целовали край его облачения.

Шкларской посчастливилось знать его и приобрести его расположение. Пришла ей немного странная мысль искать помощи для стражниковой у старого богобоязненного монаха. Поехала в монастырь, с большим трудом попала в келью, с разрешения настоятеля, и нашла монаха, погружённого в чтение святого Бернарда.

Минуту он глядел на неё.

– Дитя моё, что привело тебя сюда в мою келью? – спросил он. – Наверное, не простое любопытство, не тоска по мне. Что-нибудь мучает тебя?

– Отец мой, – живо ответила Шкларская, – ради себя я бы вас не беспокоила, ибо не годится беспокоить святых людей из-за любой заботы, но послушайте меня, отец.

И Шкларская начала ему рассказывать историю Кошевской и её ребёнка. Старик слушал, только иногда слегка подёргивая плечами, или поднимая вверх глаза.

– Чего ты от меня хочешь? – спросил он. – Время вылечит эти раны. В самом деле, грустно то, что мы дожили до того, что последний узел, который держал семью, любовь к родителям, уважение к ним, был разорван. Но Бог знает, почему мы проходим великое испытание.

– Отец мой, отец мой, – целуя его руку, прибавила Шкларская, – вы бы эту боль моей достойной подруги одним словом могли излечить, потому что ваши слова творят чудеса.

– Молчи, – воскликнул монах, – не моё слово, а Божья сила делает чудеса. Бог часто помещает свою благодать в недостойном сосуде

– Отец, сделай милость, – бросаясь к его ногам, воскликнула Шкларская, – поедем к ней со мной. Побрани её, утешь, излечи, пусть забудет о неблагодарном ребёнке. У неё на воспитании есть девочка-родственница, она к ней привяжется, та заменит ей дочку.

Монах поглядел на неё сверху.

– Как же видно из твоего слова, что ты ни сердца матери, ни ребёнка не имела. Что может заменить потерянную любовь?

Шкларская стояла на коленях у ног монаха, потом пошла к настоятелю, вернулась к нему, умоляла, пока, наконец, он не обещал ей ехать.

На следующий день на простой повозке, с чётками в руках старец ехал в Кузницы. Там уже знали, какого Бог дал гостя. Стражникова ждала на крыльце. Прямо с повозки он пошёл с нею и домочадцами к образу Богородицы для молитвы и литании.

Потом они сели около старца, слушая его вдохновенные слова.

В его глазах были слёзы, а руки дрожали, казалось, духом он блуждает где-то далеко. С Коишевской не разговаривал, не старался её утешить, всё же его слова, на первый взгляд равнодушные, приводили к спокойствию и измученная душа черпала в них отраду и силы.

– Текут ваши слёзы, – говорил он, – и страдают сердца, и тревожатся души, так как пришло время, когда все народы, как Христа на Масличной горе, охватывает великая тревога, ибо приближается час испытания и мученичества. Видите эти знаки времени! Вот родители отказываются от детей, а дети сбегают из-под благословенной власти тех, кто дал им жизнь. На наши одежды плюют те, что нас не знают… падают костёлы… а поднимаются под небеса дома разврата, дворцы и дома того разума и науки, которая, лишённая смирения, слепая, скоро будет знать только себя… хоть их старшие сёстры, все равно мудрые, сегодня прахом и мусором лежат в могиле.

Плачьте, потому что эти слёзы здоровые, а кто плачет, тот не богохульствует.

Что значит потеря одного, хоть бы самую дорогую жемчужину потерял, когда тут целое человечество потеряло Евангелие, которую им принёс Христос. Мы, как евреи в пустыне, снова молимся золотому тельцу и живым тельцам, одетым в пурпур.

Вы потеряли дочку? А люди на долгие века потеряли свет и будут ходить в потёмках, потеряли вождя, разогнали капелланов и ввели равенство между собой, не чтобы себя поднять, а чтобы понизить вышестоящих, а под предлогом свободы объявили своеволие королевой и установили права, когда самые святые Божьи законы выгнали из своих сердец.

Вы говорите, что дочка ушла от вас к большой пани, что та обещала заняться её судьбой… а не чувствовала того, что та, которая отбирает ребёнка у матери, ничего хорошего сделать не может, потому что не имеет сердца.

Наше великие стали примером распутства, вожди ведут к пропасти. Убогая толпа жаждет богатств, которые отравляют, и завтра кожура о них напоминает. Это страшные знаки на земле… а прежде чем эти цветы распустились, веками должна была накопиться какая-то гниль, чтобы питать их.

Ты плачешь, дитя моё, – сказал он, обращаясь к стражниковой, – но мы все должны тонуть в слезах, так как то, что случилось с вами, завтра будет со всеми, и никто не захочет уважать ни седого волоса, ни разума, ни добродетели, ни силы духа, черпаемой от Бога, и скажут, что все равны. Зачем послушание, когда нет уже никакого уважения к власти, и когда нет Бога? На нашу родину сошёл поток греха с гор, издалека, и со спокойных наших границ. Большие воды всегда несут ил и навоз… но на них потом взойдёт новое зерно Божье. Бог терпелив, ибо вечен.

Стражникова слушала и плакала, но на её сердце было легче, по крайней мере её ребёнок был не единственным чудовищем, но бедным слабым существом, которое несли течения.

Казалось, он говорил непонятные для простачков вещи, но какой-то силой его слова отворялись головы и сердца… в них входила правда.

Среди этих прерывистых пророческих жалоб затихло… во дворах подул какой-то ветер, старый монах понизил голос, замолчал. Чего-то ждал…

Шкларская первая услышала грохот кареты и голоса на крыльце. Она и стражникова догадались о каком-то госте и встревожились, как бы не прервали монаху елейного обращения и не закрыли ему уст. У Шкларской не было времени встать, чтобы предотвратить вторжение навязчивого, когда дверь широко отворилась и в них показался серьёзный Матушевич, ведя за руку Аньелу.

При виде её Коишевская крикнула, вскочила, словно хотела бежать, и не имела сил двинуться, а Аньела тем временем припала к её коленям и, обняв их, начала рыдать. Коишевская, которая хотела оттолкнуть неблагодарную, взглянула на старого монаха. Он молился, сложив руки. И её руки раскрылись и потянулись к ребёнку.

Она схватила