Читать книгу - "Великая испанская революция - Александр Шубин"

Эти события «по полной» использовались противниками анархистов для их компрометации. И. Эренбург иронизировал, что селение теперь называют «ФАИтарелия»^[625]. Однако исключительность событий показательна. В заявлении по итогам Фатарельи 19 марта ФАИ выступила за свободный выбор формы землепользования, хотя и выразила уверенность, что при этом коллективизация будет преобладать^[626].

Другим важным конфликтом стало «апельсиновое дело»^[627]. НКТ и ВСТ создали в Леванте совет сельскохозяйственного экспорта и подготовили к вывозу за рубеж урожай, но из-за неблагоприятной международной конъюнктуры не смогла его продать. Когда апельсины, подготовленные на экспорт, начали гнить, правительство вмешалось. С согласия министра Х. Лопеса в начале 1937 г. был установлен правительственный контроль над внешней торговлей коллективов. Но крестьяне левантийских деревень Тульера, Альфара, Хатива и др. не желали упускать из своих рук экспортную продукцию и не допускали к ней правительственную комиссию. Правительство направило в район Кальера войска, им навстречу выдвинулась анархистская «Железная колонна». Произошли вооруженные столкновения, был провозглашен «фронт Виланеса». Конфликты произошли также в районах Сьюдад-Реаль и Альбасете.

После вмешательства НКТ обстановка разрядилась, и кооперативы сохранили право на экспорт своей продукции, которым, правда, не могли реально воспользоваться из-за внешнеэкономической конъюнктуры. Как видим, даже в случаях явных неудач профсоюзов в деле снабжения крестьянское самоуправление защищало систему коллективизации.

Решение о правительственном контроле над экспортом было лучше воспринято в Аликанте, Альмерии и Мурсии^[628]. «Апельсиновое дело» скомпрометировало синдикалистов, но подтвердило — коллективы и профсоюзы оказались эффективными хотя бы в деле сбора урожая, что тоже немаловажно.

Массовую поддержку коллективизации и ее добровольный характер для большинства крестьян подтверждает и тот факт, что после поражения анархо-синдикалистов в столкновении с коммунистами в мае-августе 1937 г., когда никакой возможности применять насилие в отношении противников у анархистов уже не было, массовое движение аграрных коллективов продолжалось и даже расширялось.

В целом коллективизация дала хороший эффект и в масштабах всей страны. Положение с продовольствием весной 1937 г. заметно улучшилось, расширялись посевные площади, что признавали и противники анархистов^[629]. Успехи и неудачи конкретных коллективов зависели от их лидеров, но в целом движение, явочным порядком ликвидировавшее налоговый гнет, латифундизм и мелкое парцеллярное хозяйство, показало свою жизнеспособность.

Подводя итоги испанской коллективизации, отметим, что она имела мало общего с коллективизацией в СССР. Можно согласиться с мнением исследователя арагонского аграрного эксперимента Г. Келси о том, что «несмотря на воздействие войны, угрозу международных санкций и противодействие основных политических групп, республиканского правительства и даже Национального комитета НКТ, арагонские сельские активисты нашли возможность в состоянии коллапса существующего социального и политического порядка организовать новое, демократическое общество»^[630].

* * *

В результате преобразований в Испании, прежде всего в Каталонии и Арагоне, возник новый сектор экономики, качественно отличавшийся как от капиталистического, так и от государственного — прежде всего развитой системой самоуправления и участия труженика в принятии производственных решений. Отрицательное отношение анархистской доктрины к «демократии» как многопартийной парламентской системе не помешало анархо-синдикалистам распространить демократию на сферу производства. Опираясь на профсоюзные структуры, анархо-синдикалисты и левые социалисты сделали практический шаг к ликвидации отчуждения производителя от средств производства. Но это был только шаг.

На место диктатуры менеджера пришла власть коллектива в лице его актива (прежде всего профсоюзных вожаков из структуры НКТ) и почти религиозное воздействие анархистских лозунгов, противодействие которым могло рассматриваться как контрреволюция. Однако влияние идеологии, разделявшейся значительной массой рабочих, играло и мобилизующую роль, в том числе на производстве.

Эффективность производства в социалистическом (коллективистском, синдикалистском) секторе оценивают по-разному. Но она и была различной, так как коллективистская экономика сама по себе была весьма многообразной. По словам Г. Джексона, «где сырье было доступно, где рабочие были горды и умелы в обслуживании своих машин, где благоразумная часть персонала симпатизировала революции, фабрика работала успешно. Где сырья было мало, где не могли найти запчастей, где соперничество НКТ и ВСТ разделяло рабочих, и где политические цели ставились выше работы, там коллективные предприятия терпели неудачи»^[631].

Синдикалистская экономическая модель существенно отличалась от капиталистической или государственно-социалистической экономики не только по формальным признакам, но и в конкретных экономических проявлениях, например — в реагировании на кризисные условия. Так, например, кризис сбыта из-за потери рынков приводил не к росту открытой или скрытой безработицы, а к уменьшению рабочего дня. Инвестирование шло прежде всего не в индустриальные, а в культурные проекты. Обеспеченное синдикатами снижение цен на билеты в учреждениях культуры привело к массовому притоку зрителей^[632]. Благодаря революции многие рабочие и крестьяне впервые смогли посетить театр и кино. Количество детей, обучавшихся в школах Барселоны, возросло с июля 1936 г. по июль 1937 г. с 34431 до 116846^[633]. Так закладывались основы культурного процесса, который даст результаты десятилетия спустя.

По словам Р. Фрезера, «несмотря на ошибки на практике, декрет о коллективизации (в Каталонии распространено мнение, что он повлиял и на послевоенный югославский эксперимент) остается революционным памятником промышленного самоуправления. Несмотря на большие трудности, включая ожесточенную междоусобную политическую борьбу, рабочий класс Каталонии сохранил коллективизированное производство на протяжении тридцати месяцев войны»^[634]. При этом, по замечанию В. Ричардса, «еще никто из критиков не сообщил, что кто-то умер от голода»^[635]. Зато после свертывания анархо-социалистических реформ голод начался и с особой силой проявился при франкистах.