Читать книгу - "Патриарх Гермоген - Дмитрий Володихин"

Вот, например:

1. Патриарх сказал правду: он не писал никаких наставлений в города. Это суждение беспочвенно, поскольку известно как минимум четыре наставления: псковское, нижегородское, из «Вельского летописца», а также хранившееся у Феодорита.

2. Патриарх сказал правду: он не писал никаких наставлений до встречи с «книжниками», но потом он их все-таки начал писать; в них не содержалось открытых призывов к вооруженной борьбе с иноземцами. Это суждение не вполне основательно, поскольку грамота из «Вельского летописца» боевой призыв все-таки содержит: «Отринуть от себя женскую немощь и воспринять мужескую храбрость, и стоять против врагов Божьих и наших губителей крепко».

3. Патриарх сказал правду, поскольку первые его послания не содержали ничего, помимо призывов к нравственному очищению и стоянию в вере (такое читается в двух известных науке грамотах), да еще, может быть, там говорилось: «Кто не будет одной веры с нами — не царь нам».

Достаточно ли третьего варианта для того, чтобы вспыхнуло земское освободительное движение? Для накаленной обстановки конца 1610 года — более чем достаточно! Хотел этого сам Гермоген или не хотел. Но формально он никого не звал на бой, не приказывал собирать полки… Весь вопрос в том, как прочитывались на местах подобные грамоты.

Этот третий вариант выглядит правдоподобно, и его можно было бы назвать самым вероятным, если бы не существовало четвертого: Гермоген правду Хворостинину не разгласил. А правда заключалась в существовании заговора против поляков, связывавшего патриарха с видными русскими аристократами и провинцией, уже готовой взорваться. Возможно, даже с выходцами из Тушинского лагеря.

Но как мог глава Церкви прилюдно солгать?!

А вот так!

Не историкам исповедуются архиереи былых времен, а отцам духовным. На них лежало чудовищное бремя ответственности за многомиллионную паству. И беря грех на душу, Гермоген, возможно, стремился избежать горших бед для своего «стада словесного», для своей Церкви. Как минимум спасал всех, кто оказался вовлечен в дело. Ведь следующий вопрос, который задали бы ему: «А кто и к кому возил от тебя грамоты?» И далее по программе: «Не стоит отмалчиваться. Если мы вздернем на дыбе близких тебе людей, друзей твоих, а то и просто священников московских, тогда — скажешь?» Резонно ожидая подобного развития событий, патриарх мог и утаить правду.

Если, конечно, он действительно солгал Хворостинину. А в этом еще следует разобраться.

Очень важно понимать одну деталь. Несколько серьезных академических специалистов и множество публицистов строили свое скептическое отношение к самому факту рассылки патриарших грамот, основываясь на этическом соображении: Гермоген не опустился бы до лжи! Зададимся вопросом: почему? Допустим, потому, что это грех, потому, что такие грамоты неизбежно вели к новому раунду кровопролития, да еще потому, что для первоиерарха естественно быть образцом христианского благочестия. А теперь зададим себе тот же вопрос, приняв во внимание практические обстоятельства дела. Если Гермоген действительно находится в центре заговора, если от него кровно зависят десятки ближних людей и тысячи дальних, если на кон поставлена судьба православия по всей стране, появляются ли веские причины все-таки солгать? Дать на прямой вопрос кривой ответ? Да. Как поступил бы патриарх? Если рассуждать, основываясь на одних нравственных особенностях его личности, можно дать лишь один ответ: Неизвестно. Положа руку на сердце остается только гадать…

А это пустое занятие.

В сущности, на страницах этой книги проводится детективное расследование. И самое время отойти от «улик» и «свидетельских показаний» на десять шагов назад, а потом взглянуть на всё «дело» с других ракурсов.

Как воспринимала действия Гермогена русская провинция? То есть именно те люди, к которым, теоретически, и могли быть направлены поучения патриарха?

И как смотрела на слова и поступки главы Русской церкви польско-литовская братия, во множестве сидевшая за стенами Кремля, бродившая по нашим землям, грабившая наши города?

Допустим, восприятие провинции понятно. Там в любом письме из Москвы с критикой поляков видели слова: «Пора бы нам взяться за оружие!» И периферийные города сразу возвели патриарха в духовные отцы очистительного движения.

Содержание патриарших посланий известно из переписки между теми городами, где в первую очередь забродило земское движение.

Так, из Нижнего в Вологду отправилось письмо: «Генваря [1611] в 27 день писали нам с Резани воевода Прокопей Ляпунов и дворяне и дети боярские и всякие люди Рязанской области, что они, по благословению святейшаго Ермогена… собрався со всеми Сиверскими и Украйными городами, и с Тулою, и с Колужскими со всеми людьми, идут на польских и литовских людей к Москве; а нам бы також, свестяся с окольними и повольскими городы, и собрався с тех городов со всякими ратными людьми, идти во Владимир, к Москве, и к ним бы тотчас отписати». «Да того ж дни прислал к нам святейший Ермоген… две грамоты: одну ото всяких московских людей, а другую — что писали московские люди из-под Смоленска к Москве, и мы те грамоты, подклея под сю грамоту, послали к вам на Вологду; да приказывал к нам святейший Ермоген патриарх, чтоб нам, собрався с окольными и повольскими городы, однолично идти на польских и на литовских людей к Москве…»

Итак, нижегородцы получили весть от Ляпунова, согласно которой движение благословлено патриархом. Сам патриарх своей грамоты им не прислал, но устно дал распоряжение собирать войска. Это его повеление относится к самому началу января 1611 года.

Почему Гермоген не написал сам, становится ясно из свидетельств Прокофия Ляпунова: «Генваря… [1611] в 12 день приехали с Москвы к вам в Нижней сын боярской Роман Пахомов, да посадский человек Родион Мосеев, которые посланы были от вас к Москве, ко святейшему Ермогену… а в роспросе, господа, вам сказывали, что приказывал с ними в Нижней к вам святейший Ермоген… речью, а письма, господа, к вам не привезли, что де у него писати некому, дияки и подьячие и всякие дворовые люди пойманы, а двор его розграблен». Далее Ляпунов пишет: Гермогену, всему Освященному собору и «христоименитому народу» в Москве от бояр и поляков с литовцами «гоненье и теснота велия». Но ополченцы вступились за патриарха: «А как, господа, мы к бояром о патриархе и о мирском гонении и о тесноте писали, с тех мест патриарху учало быть повольнее и дворовых людей ему немногих отдали». Грамот нет, поскольку патриарх оказался «за приставами», лишен помощников, ограблен и, видимо, стеснен во внешних сношениях. С другой стороны, можно быть уверенным: Ляпунов не имел возможности «озвучить» Гермогена (как иной раз утверждают скептики), то есть выступить от его имени, не получив на то никаких полномочий. Ведь в Москву ездили не соратники Ляпунова, а нижегородские посланцы Пахомов с Мосеевым, они беседовали с патриархом лично и вернулись домой 12 января 1611 года.

Что касается двух других грамот, присланных в Нижний, то содержание московской ведомо, да и смоленская отлично известна. Москвичи писали: «Мы… видим вере христианской переменение в латынство и церквам Божиим разорение; а о своих головах что писать нам много? Сами правду ведаете, что в тех во всех городах сделалось: литовские люди владеют святыми церквами и над иконами образа Божья, Не везде ли разорено и поругано?» Но немногие идут вместе с поляками и их пособниками, патриарх Гермоген «душу свою за веру христианскую полагает несомненно, а ему все христиане православные последуют». А в смоленской грамоте среди прочего говорилось: «После Рожества Христова на пятой неделе в субботу писали с Москвы Федор… Андронов да Михайло Салтыков с товарыщи, что на Москве патриарх призывает к себе всяких людей явно и говорит о том: будет королевич не крестится в крестьянскую веру и не выйдут из Московския земли все литовские люди, и королевич-де нам не государь; такие же де свои словеса патриарх и в грамотах своих от себя написал во многие городы».