Читать книгу - "Революция и семья Романовых - Генрих Иоффе"

Уже весной 1918 г. «Правый центр» стал той основной антисоветской организацией, с которой германские представители установили контакты. П. Н. Милюков, который, по его словам, получал сведения непосредственно от членов «Правого центра», писал, что за сговор с немцами решительно высказывались В. И. Гурко и Кривошеин; в Петербурге сношения велись с А. Ф. Треповым и Б. Э. Нольде. Переговоры велись и непосредственно с русскими офицерами через организации обмена пленными[513].

В рамках этих переговоров некоторые члены «Правого центра» поднимали вопрос и о содействии немцев в деле освобождения Романовых. Так, по поручению «Правого центра» в Петроград выезжал сенатор Д. Б. Нейдгардт, где он встретился с бывшим председателем Совета министров А. Ф. Треповым. Решено было просить гофмаршала Николая II П. Бенкендорфа обратиться к Мирбаху со специальным посланием, содержащим призыв о помощи в освобождении царской семьи. Такое послание было написано, и Нейдгардт, возвратившийся в Москву в конце апреля (по другим данным – в начале мая), вручил его германскому послу[514].

Германская сторона обычно отрицала причастность кайзеровской Германии к заговорам с целью освобождения Николая II и его семьи. К. Ягов в статье, опубликованной еще в 1935 г., писал, что немецкая дипломатия устранилась от вопроса о судьбе бывшего царя и все ее усилия ограничивались лишь несколькими строго официальными представлениями относительно «принцесс немецкой крови»[515]. Эта версия повторяется и в современной буржуазной историографии. Западногерманский историк Н. Реш пишет, что Мирбах и его люди отклоняли переговоры с контрреволюционным подпольем в России относительно Романовых[516]. Подобного рода утверждения встречаются и в белоэмигрантской, главным образом черносотенно-монархической, литературе, но здесь они носят преимущественно характер обвинений германской стороны в целях собственной реабилитации. Монархисты обвиняли немцев в том, что на все просьбы помочь Романовым те отвечали: «Невозможно! Исключается!»[517]

Напротив, советский историк и публицист М. Касвинов утверждает, что «проект вызволения царя с помощью кайзера был частью более обширного плана – ликвидации Советской власти силой германских штыков, восстановления старой, скорее всего царской, России» и что «сами Романовы уповали главным образом на спасительную помощь потсдамского кузена»[518]. Что же было в действительности?

При решении этого вопроса надо, прежде всего, исходить из учета той реальной политики, которая проводилась Германией в послебрестский период. Как когда-то (весной и летом 1917 г.) английские правящие круги по соображениям реальной политики тихо уклонились от предоставления убежища Романовым в Англии, так и теперь (зимой и весной 1918 г.) в силу тех же соображений германское правительство явно не торопилось выручать бывшего русского царя. Это определялось «двухколейной» политикой Германии «в русском вопросе»: необходимостью сохранения «Бреста» в настоящем и возможностью свержения Советской власти при благоприятных обстоятельствах в будущем. Реакционные круги Германии, поддерживая тесную связь с монархическим подпольем, должны были, по-видимому, проявлять определенный интерес к семье Романовых, но вряд ли стремились к его форсированному решению. К. Ягов приводит в своей статье ответ Вильгельма II на обращение датского короля Христиана, датированное серединой марта 1918 г. Христиан просил германского кайзера «вмешаться в разрешение судьбы низложенного монарха и его семьи». Ответ Вильгельма весьма показателен: соображения «реальной политики» в нем решительно отодвигают разглагольствования о «человеколюбии», «сочувствии» и т. п. Вильгельм прямо указывает, что его прямое вмешательство невозможно, ибо оно может быть истолковано как стремление восстановить Романовых, что в данный момент нежелательно для Германии[519].

Белоэмигранты впоследствии нагородили кучу небылиц о секретных планах освобождения Романовых, которые германские представители якобы намеревались осуществить вместе с русскими монархистами[520]. В их писаниях появлялись какие-то «тайные» генералы, майоры и советники, которые давали понять, что Романовы находятся под их бдительным контролем и т. п. И в наши дни некоторые зарубежные журналисты готовы вполне серьезно отнестись к такого рода писаниям[521]. Как же все-таки отделить тут зерна от плевел?

В одном из донесений Мирбаха в Берлин упоминается «финансовый магнат из Петербурга Ярошинский», который «развил прямо-таки титаническую программу: он хочет обеспечить нам всю власть над русским правительством, приковав к нашей колеснице Трепова, Коковцова, Кривошеина…» «Эти возможности, – писал Мирбах, – кажутся фантастическими, однако, принимая во внимание многочисленные сведения о его личности и влиянии, его предложения не следует отклонять. Больше всего он желает – и лучше раньше, чем позже, – вступления германских войск и монарха, к стопам которого вновь покорно припадает святая Русь»[522]. Но с именем Ярошинского мы уже встречались: мы упоминали его в числе тех лиц, которые тайно субсидировали А. А. Вырубову для оказания помощи монархистам, которые отправлялись в Тобольск.

По сведениям монархического белоэмигрантского журнала «Двуглавый орел», Ярошинский появился на петроградском горизонте в начале мировой войны. К началу Февральской революции он уже хозяйничал в ряде банков и сахарных заводов. Таким образом, Ярошинский принадлежал к группе финансово-промышленных воротил, нажившихся на спекулятивных махинациях военных лет[523].

Располагая огромными средствами, Ярошинский укреплял свое положение и благотворительностью: он, в частности, финансировал царскосельские лазареты дочерей Николая II – Марии и Анастасии. По некоторым данным, он был связан с Распутиным, Манасевичем-Мануйловым и «самой» Вырубовой, от которой «тропинка» вела прямо в Александровский дворец. В дневнике Александры Федоровны отмечено, что она принимала Ярошинского в Царском Селе 5 ноября 1916 г.[524]Бывшая императрица знала о связи Ярошинского с Вырубовой. В январе 1918 г. она писала Вырубовой из Тобольска: «Нежно благодарим, несказанно тронуты Ярош[инским]. Правда, ужасно трогательно и мило, что и теперь нас не забыл. Дай бог, чтобы его имение не трогали бы, и благослови его господь»[525].