Читать книгу - "Игра королев - Дороти Даннет"

Для французов, которые, как иней, покрыли холмы вокруг Хаддингтона, это была незначительная, четко спланированная кампания, имевшая целью выказать теплые чувства шотландской королеве и одновременно утереть нос лорду-протектору.

Для немцев, швейцарцев, итальянцев и испанцев, которым платили французскими экю, эта кампания означала пьяную поножовщину, рыбалку в быстрых ручьях, вшивость от походной жизни, а главное — деньги, которые можно было отвезти домой или проиграть, потратить на девок, а может, и на более серьезные вещи. На войне не грех было и похвастаться за кружкой эля.

Для шотландцев война являлась предметом гордости и страха, а в основе лежало стремление поставить на место английского короля и выкурить этих паршивцев англичан из Хаддингтона, как лису из норы. За это они были готовы заплатить любую цену.

Цена за победу была названа французами, и королева тоже была готова уплатить ее. Мария де Гиз предприняла первые решительные шаги в день, когда Том Эрскин, опустошенный и измученный, вернулся в Эдинбург из Гексема. Курьеров незаметно послали во все концы, посол выехал во Францию, и однажды вечером в сумерках четыре французские галеры подняли якоря и плавно заскользили к Фирт-Форт. Как и предполагалось, возникла паника на восточном берегу Англии, ялики с донесениями срочно отправились к английскому флоту, который немедленно был приведен в полную боевую готовность.

Пустые хлопоты. Четыре галеры так и не появились. Они подняли паруса и под юго-западным ветром пересекли северное море, затем изменили курс и направились на север. Обогнув Шотландию, повернули снова на юг к западному ее берегу и триумфально проследовали к Думбартону, где королева, буде такова ее воля, могла благополучно взойти на борт.

Королева благосклонно выразила свое согласие. Последнее слово оставалось за народом — и в солнечное, ветреное июльское утро, в субботу, шотландский парламент собрался в аббатстве неподалеку от занятого англичанами Хаддингтона и дал разрешение на брак ее величества королевы шотландской с наследным принцем франции — «дабы всегда король Франции защищал оное королевство, с его законами и свободами, как свое собственное, относился к вассалам оного, как к своим подданным, сохраняя обычаи Шотландии нерушимыми, как это было в давние времена».

Уилл Скотт присутствовал на ассамблее парламента и, когда все разошлись, выбежал во двор аббатства, где заметил Тома Эрскина. Момент был подходящий, и Уилл Скотт спросил:

— Есть новости?

Эрскин, нервно потирая щеку, бросил на него недоуменный взгляд.

— Что?.. О нет. Никаких новостей — ни об одном из них.

Скотт внезапно выпалил:

— Я вчера встретил леди Дуглас, жену Джорджа Дугласа. Она сказала…

Уилл был вынужден прерваться, так как один из пэров в щегольской шляпе хлопнул Тома по плечу:

— Боже мой: опять Неряха Томас переводил — кто бы мог подумать? Если его французский не стал лучше со времен посольства из Рима, мы вполне могли бы проголосовать за то, чтобы возложить корону на Арчи Дугласа… Эй! Что-то не видать твоего дружка Калтера. Что с ним стряслось? Опять вляпался? Похоронил себя вместо своего ловкого братишки?

— Занят личными делами, я полагаю, — холодно ответил Том Эрскин.

— Так что же сказала леди Дуглас? — обратился он к Скотту.

Юноша, посмотрев на шумного собеседника Тома, замкнулся в себе.

— Да так, ерунда. Но думаю, вам следует знать, что мой отец отправляется на их поиски.

— Бокклю? А почему не ты?

Скотт покраснел:

— Я должен оставаться в армии — что-то вроде проверки на благонадежность. Глупость, конечно.

Он внимательно посмотрел в непроницаемое лицо Эрскина:

— Какого черта вы оставили их вдвоем?

Эрскину подали лошадь. Он поправил седло и чепрак, сунул ногу в стремя и вскочил в седло. Взяв в руки поводья, он взглянул на наблюдавшего за ним Скотта:

— Потому что мое имя не Кроуфорд. И твое тоже.

К ночи холодный, пронизывающий ветер, продувавший насквозь маленькое ущелье и все закоулки пещеры, отрезвил наконец лорда Калтера и заставил его рассуждать здраво.

Брызги из ручья попали ему на руки, он отнял ладони от лица и удивился, что вокруг ночь и шумит ветер. Ричард поднялся на колени. Затем встал и машинально принялся собирать пожитки и попоны. Потом он решительно направился к Бриони, проверил ее сбрую и потрепал по холке.

Первая здравая мысль, которая пришла ему в голову после долгих часов бесплодных метаний, — что теперь он с чистой совестью может отправляться домой. Но эта мысль привела за собой бессчетное множество иных. Он обнял за шею кобылу, стал прислушиваться к собственным ощущениям и вспомнил, что подобное бывало с ним в детстве. Итак, факты. Он был воспитан в уважении к ним. Что говорят они?

Развратный, беспутный, необузданный, дерзкий и неподражаемый Лаймонд исчез. Ричард хотел сразить своего брата — и сделал это. Он даже проявил больше милосердия, чем собирался.

Ветер раздул его сорочку. Домой. Сто двадцать миль с двумя сумками за спиной, холодный дом в Эдинбурге, лицо матери. Мидкалтер и ставшая чужой жена. Эрскин с его острым пронзительным взглядом. Откровенный, слишком откровенный Бокклю. Двор, где за ним и без того уже следят.

Лошадь была теплой, пальцы Ричарда ласково трепали ее грубую гриву. Господи, как Фрэнсис кричал!

Что-то потайное и неразгаданное вспыхнуло в глубине души — и Ричард уставился в непроницаемую тьму, пытаясь стряхнуть наваждение. Он выстроил целую череду трезвых, толковых мыслей: и о запасах пищи, и о дороге домой, и об угрожающей нехватке людей в его отряде. Он всерьез принялся обдумывать проблемы водоснабжения в Мидкалтере и начал детально прорабатывать разговор с Гилбертом о новых пиках. Тем временем это непонятное нечто все ворочалось в глубинах подсознания, подбираясь ближе и ближе к рассудку.

Верхушки деревьев затрепетали на ветру. Ветка старого ясеня заскрипела и обломилась, упав рядом с Бриони, которая отпрянула и задрожала, несмотря на успокаивающее поглаживание Ричарда.

Поток чувств, которым он так долго не давал хода, вдруг прорвал все препоны и затопил душу Ричарда. Он успокоил лошадь и уступил наконец тайному импульсу, корни которого уходят в страх человека перед непоправимым, потребность в тепле и участии, детское, красочное восприятие мира. Все доводы рассудка оказались беспомощными перед силой порыва.

Здравый смысл, жажда мести, самодовольство победителя отступили, и Ричард Кроуфорд бросился напролом в темноту сквозь заросли мирта и боярышника, не обращая внимания на валежник, разбросанные по берегу валуны, упавшие деревья и густой подлесок. Он шел за братом.

Инстинкт, руководивший им во время последнего путешествия, привел Лаймонда в чащу, заросшую густым подлеском и диким кустарником.