Читать книгу - "С открытым забралом - Михаил Сергеевич Колесников"

— Вы знаете, что такое эшелонная война? — спросил Куйбышев. Никто не отозвался. — Это та разновидность войны, от которой мы обязаны избавиться, — сказал он. — Наши отряды живут в теплушках, в эшелонах. Мотаются туда-сюда по всему Поволжью, ищут белых. От железнодорожной линии отрываться не решаются, так как в теплушках и жены и скарб. Смешно, но факт. А враг удерживает целые области, гарцует по степи, грабит население. И все это из-за нашей слабости, из-за нехватки командного состава. Будем переходить к свободному маневрированию на поле боя... Только так можно победить.

Они почувствовали в его словах глубокое понимание военного дела и прониклись еще большим доверием.

— Вот так, Михаил Николаевич, — сказал он Толстому, — получайте отряд — и желаю успеха. Помните: теперь вы — командир Красной Армии, товарищ Толстой!

Валериан Владимирович сидел в номере Троицкой гостиницы и все думал о недавней встрече с офицерами. Все ли они дозрели до понимания своей ответственности за судьбу фронта?

При назначении их на должности приходилось руководствоваться некой интуицией, суть которой даже не определишь. Чутье на людей? Но откуда оно в тебе, Куйбышев, чутье на людей подобного сорта? Ведь с тех пор как ты учился в кадетском корпусе и общался с ними, прошла целая вечность! Тебе приходилось иметь дело с рабочими массами, подпольщиками, людьми враждебных партий, жандармами, полицией, тюремщиками. Но та каста, из которой ты происходишь, оставалась вне поля твоего зрения.

И все-таки ты их понимаешь. Их несчастье — аполитичность. Их воспитывали так же, как и тебя, в кадетском корпусе, внушали то же самое: офицер должен сторониться политики, он всего лишь слепое орудие династии. Он лишен права голоса. А чтобы он паче чаяния не занялся политикой, его стеной отгородили от народа голубые жандармские мундиры. Да, они аполитичны в своей основе. Но, лишь пройдя через войну и революцию, стали о чем-то догадываться.

И сейчас, оказавшись на стороне Красной Армии, они вроде бы хотят отгородиться от политики, от классового характера происходящей драки.

Он прочитал им выдержки из работы Ильича «О национальной гордости великороссов». Они бурно и долго аплодировали. Потом спросили:

— А кто написал? Очень верно и точно.

— Ленин!

Это вызвало своеобразный шок. Кто-то сказал:

— Мы не имеем представления о вашем учении. Могли бы вы коротко изложить его сейчас?

— Если у всех есть охота слушать.

— Есть охота!

Впервые он ощутил, как трудно передать в немногих словах сущность диктатуры пролетариата. С рабочими было легче: диктатура пролетариата была их заветной, хоть и не всегда четко осмысленной, мечтой. Но как обо всем рассказать вчерашним царским офицерам? И все-таки он должен был это сделать сейчас, не передоверяя их политическое просвещение другим комиссарам.

Нет, само учение он не излагал. Он исповедовался: рассказывал этим чужим людям, каким тяжким путем, через какие заблуждения дошел до ясного понимания идеи диктатуры пролетариата и почему сейчас нельзя мыслить по-другому. Каждый исторический период имеет свои собственные законы, революции не делаются по заказу... Сейчас он вел интимный разговор как бы с самим собой, осмысливая, почему все вышло так.

Он говорил о войне как суммировании политики (а политика — это отношение между классами), о решающей роли народных масс в ведении современной войны. Старая армия распалась. Перестала существовать. А без массовой революционной армии пролетариат не в состоянии победить хорошо обученную кадровую армию империалистов. Сейчас в Республике идет создание новой, регулярной, кадровой армии. Все силы партии большевиков отданы на военную работу. Ленин считает возможным после демократизации старой армии использовать ее для защиты Советского государства.

— А что следует понимать под демократизацией старой армии?..

Он не думал, что его, казалось бы сугубо теоретический, разговор вызовет столь обостренный интерес. Вопросам не было конца. Весь зал постепенно втянулся в спор. И сейчас, сидя у себя в номере гостиницы, Валериан Владимирович улыбался, вспоминая все. Да, люди изголодались по откровенному разговору. Они вдруг почувствовали себя не отщепенцами, потерпевшими крушение в жизни, а гражданами. Они нужны, о них не забыли. Они представляют громадную ценность для государства. Каждый должен решить основной вопрос прежде всего для самого себя. И никто за тебя решать его не будет. Все, что тебе могут дать, — это доверие, права единоначальника в решении оперативно-тактических вопросов...

Он испытывал удовлетворение: во главе отрядов поставлены проверенные офицеры, рядом с ними — испытанные комиссары-большевики. Теперь формирование дивизий пойдет полным ходом. Если в Самаре так и не удастся поднять восстание, 1‑я армия все равно скоро освободит ее...

Кто-то постучал.

— Войдите!

Он был несколько удивлен, увидев четырех офицеров, с которыми недавно разговаривал. Среди них был прапорщик Толстой.

— Извините за визит, — сказал Толстой, — но мы не могли не зайти. Так уж получилось.

— Садитесь. Слушаю вас.

Толстой замялся. Они все неловко переминались с ноги на ногу, но не садились. Потом все же сели.

— Этажом выше квартирует командующий группой войск Иванов, — сказал Толстой. — Мы только что от него. Он пригласил к себе и стал допытываться, как мы относимся к событиям в Москве, мятежу эсеров, убийству Мирбаха. Дескать, теперь-то Германия наверняка пойдет на Москву. Не лучше ли, мол, упредить ее, объявив ей войну? Ну мы сослались на вас: вы говорили о важности Брестского мира...

Валериан Владимирович слушал со всевозрастающим тревожным интересом: что еще задумал Клим Иванов?

— Так вот, Иванов говорит нам, — продолжал Толстой, — дескать, вы притворяетесь, вас заставляют притворяться, а сами вы против Брестского мира! На своем партийном съезде вы поддержали Бубнова, Дзержинского, Голощекина, Ярославского и других видных большевиков, которые считают, что лучше вести революционную войну против Германии, чем заключить позорный мир. Мы засомневались: так ли все?..

Что он мог ответить этим людям? Да, в те дни упоения победой революции он поддержал сторонников «революционной войны», поверил Бубнову, как привык верить ему всегда. «Укрепить мировую революцию революционной войной» — таков был наказ Самарской партийной организации. Ошибочный наказ, но он считал себя не вправе выступать на партийном съезде от своего собственного имени. Потому и высказался за «революционную войну». Все это казалось логичным, и не понятно было, зачем нужно уклоняться от схватки с империализмом. С тех пор прошло не так уж много времени: