Читать книгу - "Тайны раскола. Взлет и падение патриарха Никона - Константин Писаренко"

В Москву отправилось посольство во главе с войсковым есаулом Иваном Воробьем. Но оно вернулось без ответа. Алексей Михайлович 29 мая (8 июня) 1661 г. всего лишь пообещал указать «о обрании гетманском… впредь». Обещание исполнил через год. 13 (23) мая 1662 г. поручил А.Н. Трубецкому провести избирательную раду «в Прилуке или где пристойнее» под охраной солдат князя Ромодановского. Украинцы пристойным местом нашли Переяславль. Туда в исходе мая устремились депутации от всех городов и полков. Золотаренко из Нежина выехал 2 (12) июня. Примечательно, что Самко в преддверии царского позволения не преминул подстраховаться. В Козельце (между Киевом и Черниговом) организовал нечто вроде праймериз, на которых вновь победил. А еще 30 мая (9 июня) послал в Москву гонца с мольбой не вмешиваться в выборы, чтобы Г.Г. Ромодановский «в наши войсковые права запорожские не вступался и Васюты с епископом… на злое не приводил». Как мы видели выше, просьбу дяди молодого Хмельницкого уважили. «Обедню» Самко испортил не князь-воевода, а родной племянник. Вторжение на левый берег татар и заднепровцев, бои за Переяславль и Кременчуг поневоле вынудили отсрочить избирательную раду еще на год.

Сотник Матвей Романенко с вестью о нападении Хмельницкого прискакал к русскому царю 4 (14) июля 1662 г. 16 (26) июля Алексей Михайлович с семьей перебрался из шумной столицы в летнюю резиденцию, село Коломенское. 20 (30) июля на день ради праздника Ильи-пророка возвратился в Москву. По прошествии пяти суток, 25 июля (4 августа) 1662 г., разразилась страшная трагедия знаменитого Медного бунта. Масштаб трагедии в историографии недооценен до сих пор. Хотя, похоже, именно Медный бунт повинен в том, что через несколько лет запылают костры, сжигающие старообрядцев. И все по причине того, что Тишайший царь догадался, в какой степени восстание являлось естественным, а в какой — искусственным.

Безусловно, гнев народный породил скачок инфляции. Если в сентябре 1660 г. за серебряную копейку в Москве давали три медных (введенных в 1656 г.; прежде, с 1654 г. чеканились номиналы в 50, 25, 10 и 3 копейки), то к марту курс поднялся до шести, а к июлю — до восьми медных монет за одну аналогичную серебряную. В провинции серебро дорожало не так быстро. Почти шесть лет медные деньги конкурировали с драгметаллом на равных. Но с весны 1660 г. наметилось падение, до осени 1661 г. медленное. Динамика подозрительно совпадает с военными катастрофами.

Конотоп пошатнул стабильность денежной системы, Чудново и Кушликовы горы ее обрушили. Утраченное на полях сражений восполняли, оплачивая расходы массовым выпуском новых партий медной мелочи. За медь выкупали в казну серебро, налоги собирали тоже серебром, перевели на медь жалованье иноземцев, допустили оборот меди в Сибири. В общем, скребли по сусекам, чтобы восстановить военный потенциал, подорванный тремя крупными военными поражениями. Признаться в том народу, царская честь помешала. В качестве компенсации устроили охоту на ведьм, раструбив везде о кознях фальшивомонетчиков. Мол, медные копейки печатают все, кому не лень, и правительство не в силах воспрепятствовать этому. И даже хуже, бояре сами включились в процесс. А первым — главный судья приказа Большой казны И.Д. Милославский.

Немудрено, что трудовой люд героев фальшивомедной пропаганды люто возненавидел. Все понимали, куда потечет прибыль от деятельности частных монетных дворов, покрываемых сановными царедворцами. В сундуки этих же царедворцев. Кабы на войну… Очевидно, Милославский и иже с ним, жертвуя собой ради сокрытия политических промахов августейшей особы, не предполагали, насколько опасен для них тот огонь, который они вызывали на себя. Впрочем, социальный взрыв мог и не потрясти московское государство, не будь одна персона в нем заинтересована. Внимательно наблюдая за политическими инициативами московского двора в течение 1658—1662 гг., она убедилась, что царь — послушное орудие в чужих руках. И руки те принадлежат тому, кто не хочет избрания патриархом искреннего боголюбца, печется о «Черкассах», сочувствует обрядовой реформе Никона.

Кто 10 (20) мая 1660 г. священному собору порекомендовал пригласить в арбитры вселенских патриархов и не одобрил избрание в патриархи «иного», «не спросивше» у Никона «соборне вин оставления» святительского престола? Архимандрит Полоцкого Борисоглебского монастыря Игнатий Иевлевич, 6 (16) апреля того же года в палатах главного судьи Большого дворца «за Боровицким мостом» вычурно поздравивший с Пасхой «благодетеля», хозяина дома. А кто такой блюститель Киевской митрополии, епископ Мстиславский и Оршанский? Да, старый корреспондент и приятель главного судьи Большого дворца Максим Филимонов. 5 (15) мая 1661 г. митрополит Крутицкий Питирим посвятил его в архиереи, нарек Мефодием и в обход протеже Якима Самко — архимандрита Киево-Печерской лавры Иннокентия Гизеля и епископа Черниговского и Новгород-Северского Лазаря Барановича — доверил управление всей православной церковью Украины. Разумеется, без покровительства дворецкого Алексея Михайловича нежинский протопоп подобного возвышения не достиг бы. И чем занялся новый духовный архипастырь в Киеве? Тем же, чем патрон в Москве. Дважды сорвал избрание Самко гетманом. Причем во второй раз на редкость оригинально: столкнул ближайших родственников друг с другом на поле брани.

Читатель, конечно же, разобрал, какие две персоны имеются в виду. Григорий Неронов и Федор Ртищев. И как Медный бунт мог помочь лидеру «ревнителей благочестия»? Давайте посмотрим. 25 июля (4 августа) 1662 г. Раннее утро. Государь в Вознесенской церкви села Коломенского присутствует при окончании всенощной службы. В те же часы в Москве «у решетки, что на Стретенке у Лубянки» возникает столпотворение. Грамотные зачитывают прочим текст листа, прилепленного воском к столбу. Текст немалый, в «двух столицах». А суть такова: некоторые «бояре ссылаются листами с полским королем, хотя московское государство погубить и поддать полскому королю». Для того и ввергли всех в нищету. «Изменников» документ назвал поименно: «Илья Данилович Милославской, да окольничий Федор Михайлович Ртищев, да Иван Михайлович Милославской, да гость Василий Шорин».

Стоп. Клеветой о связях с Яном-Казимиром анонимный автор, понятно, подогревал народный гнев до точки кипения. Однако вряд ли бы она задела за живое массы, не будь у перечисленных особ конкретных прегрешений перед обществом. Вину трех растолковывать не требовалось. Илья Данилович Милославский командовал Монетными дворами в Москве (серебряно-медными Старым в Кремле и Новым «Английским» в Китай-городе, медным «дворцовым» на Никитской улице в палатах Н.И. Романова), Новгороде (медным) и Пскове (медным). Иван Михайлович Милославский, управляя с осени 1661 г. Челобитным приказом, волокитил народные жалобы и не информировал государя о махинациях родного дяди. Василий Шорин с конца июня 1662 г. подрядился собирать для казны очередной чрезвычайный налог — «пятую денгу» (20% с доходов торговцев и промысловиков). А чем обидел соотечественников «кроткий муж» Федор Михайлович Ртищев? Меценат, просветитель, грекофил, первый друг украинцев при русском дворе, к финансовым аферам явно не причастный! Так он же — глава правительства!!! Сочинитель подметного письма, по крайней мере, в этом уверен и это подразумевает. Иначе бы не ограничился простым упоминанием государева дворецкого среди лиц с запятнанной репутацией. И коли господин Ртищев — первый министр, то отвечает за все, в том числе за фиаско с денежной реформой.