Читать книгу - "Несостоявшаяся ось: Берлин - Москва - Токио - Василий Молодяков"

Шнурре четко обозначил свою позицию: он говорит от имени и по указанию Риббентропа, «который в точности знает мысли фюрера». «Скажите, каких доказательств Вы хотите? Мы готовы на деле доказать возможность договориться по любым вопросам, дать любые гарантии… Если у Советского правительства есть желание серьезно говорить на эту тему, то подобное заявление Вы сможете услышать не только от меня, а от гораздо более высокопоставленных лиц. Я лично был бы очень рад, если бы мне удалось поехать в Москву, где смог бы развить эти мысли в беседе с вашими руководителями» (слова Шнурре в записи Астахова).

Германская сторона постепенно открывала карты, понимая, что время работает против нее. «На замечание Астахова о тесном сотрудничестве и общности интересов внешней политики, которые ранее существовали между Германией и Россией [В записи Астахова отсутствует.], я ответил, что возобновление подобного сотрудничества представляется мне сейчас вполне возможным, если советское правительство находит его желательным. Я мог бы мысленно представить себе три этапа. Первый этап. Восстановление сотрудничества в экономической области с помощью кредитного и торгового договора, который будет заключен. Второй этап. Нормализация и улучшение политических отношений. Это включает в себя, среди прочего, уважение интересов другой стороны в прессе и общественном мнении… Третьим этапом будет восстановление хороших политических отношений: или возвращение к тому, что было раньше <Берлинский договор <о дружбе и нейтралитете 1926 г. – В.М.>), или же новое соглашение, которое примет во внимание жизненные политические интересы обеих сторон. Этот третий этап, как мне кажется, вполне достижим, так как во всем районе от Балтийского моря до Черного моря нет, по моему мнению, неразрешимых внешнеполитических проблем между нашими странами. В дополнение к этому, несмотря на все различия в мировоззрении, есть один общий элемент в идеологии Германии, Италии и Советского Союза: противостояние капиталистическим демократиям. Ни мы, ни Италия не имеем ничего общего с капиталистическим Западом. Поэтому нам кажется довольно противоестественным, чтобы социалистическое государство вставало на сторону западных демократий» (запись Шнурре).

Ничего этого в записи Астахова нет! Было или не было? Или Шнурре изложил Риббентропу свой план? Все может быть. Но «предметный» разговор все же состоялся. Астахов спрашивал о Польше, о Прибалтике, о Румынии как возможных направлениях германской экспансии. Шнурре ответил, что главный враг теперь Великобритания (здесь записи совпадают!), что германо-польские отношения «расстроились непоправимо», но «договориться относительно Польши» несложно (яснее не скажешь!), что «от всяких посягательств на Украину мы начисто отказываемся», несмотря на все сказанное в «Майн кампф». Что касается союзников Германии, то Шнурре сослался на положительный опыт советско-итальянских отношений, а вот вопрос об отношениях с Токио «попал в больное место». «Дружба с Японией – факт, – ответил он. – Но мы считаем, что это не является препятствием для установления дружественных отношений между СССР и Германией. К тому же нам кажется, что отношения между СССР и Японией могут измениться к лучшему» [Об этом Шуленбург говорил Потемкину 1 июля со ссылкой на Риббентропа и его попытки убедить Осима в желательности «нормализации отношений и сотрудничества между Германией, СССР и Японией», добавив, что ему «эта идея не представляется утопической» (запись Потемкина).] (запись Астахова).

Как читатель уже мог догадаться, ничего этого нет в записи Шнурре. Зато в ней пересказывается дискуссия о противостоянии между коммунизмом и национал-социализмом. Слова о «слиянии большевизма с национальной историей России», свидетельствующие об изменении «интернационального характера большевизма», по моему убеждению, предназначались Риббентропу и Гитлеру. Шнурре сделал вывод, что в настоящее время Москва выбрала выжидательную тактику, «политику затягивания и отсрочек» и пока не приняла принципиального решения. Посылая Потемкину записи бесед с Шнурре, Астахов, в свою очередь, заключил, что «во всяком случае эту готовность немцев разговаривать об улучшении отношений надо учитывать и, быть может, следовало бы несколько подогревать их, чтобы сохранять в своих руках козырь, которым можно было бы в случае необходимости воспользоваться». Одновременно он просил указаний, как отвечать на приглашение посетить партийный съезд в Нюрнберге: «Раньше мы отказывались «под благовидным предлогом»… С одной стороны, присутствие на съезде имеет большое информационное значение и дает большие возможности контакта, установления связей и проведения разъяснительной работы среди немцев и иностранных дипломатов. С другой стороны, наше появление впервые за все время существования режима вызовет, конечно, немало толков в англо-французской печати. Вам предстоит решить, что нам важнее».

Ночью 28 июля Молотов кратко телеграфировал Астахову: «Ограничившись выслушиванием заявлений Шнурре и обещанием, что передадите их в Москву, Вы поступили правильно». Однако на следующий день (точнее, через пять часов) нарком послал в Берлин конкретные указания – несомненно, после совещания со Сталиным: «Между СССР и Германией, конечно, при улучшении экономических отношений могут улучшиться и политические отношения… Но только немцы могут сказать, в чем конкретно должно выразиться улучшение политических отношений. До недавнего времени немцы занимались тем, что только ругали СССР, не хотели никакого улучшения политических отношений с ним и отказывались от участия в каких-либо конференциях, где представлен СССР. Если теперь немцы искренне меняют вехи и действительно хотят улучшить политические отношения с СССР, то они обязаны сказать нам, как они представляют конкретно это улучшение. У меня был недавно <28 июня. – В.М.> Шуленбург и тоже говорил о желательности улучшения отношений, но ничего конкретного или внятного не захотел предложить. Дело зависит здесь целиком от немцев. Всякое улучшение политических отношений между двумя странами мы, конечно, приветствовали бы».

Вечером 2 августа Астахов посетил Вайцзеккера – выяснял, кто будет представлять Германию на предстоящей сельскохозяйственной выставке в Москве. Разговор зашел о ходе торговых переговоров. И тут статс-секретарь «неожиданно добавил, что случайно сейчас в своем кабинете находится Риббентроп, который желал бы меня <Астахова. – В.М.> видеть». Разумеется, никакой случайности в этом не было: «Я намеревался продолжить беседы… которые ранее велись между Астаховым и членами Министерства иностранных дел с моего разрешения», – писал Риббентроп на следующий день Шуленбургу.

«Я изредка прерывал беседу, которая носила характер монолога», – телеграфировал Астахов в Москву; он записал монолог Риббентропа гораздо подробнее, чем это сделал сам рейхсминистр. Опытный дипломат и журналист, Астахов понимал, события какой важности разворачиваются перед ним и с его непосредственным участием. Приведу основные моменты его записи:

«Р<иббентроп> начал с выражения своего удовлетворения по поводу благоприятных перспектив советско-германской торговли… Я <Риббентроп. – В.М.> также хотел бы подтвердить, что в нашем представлении благополучное завершение торговых переговоров может послужить началом политического сближения. До последнего времени в наших взаимоотношениях накопилось много болячек. Они не могут пройти внезапно. Для рассасывания их нужно время, но изжить их возможно… Мы считаем, что для вражды между нашими странами оснований нет. Есть одно предварительное условие, которое мы считаем необходимой предпосылкой нормализации отношений – это взаимное невмешательство во внутренние дела. Наши идеологии диаметрально противоположны. Никаких поблажек коммунизму в Германии мы не допустим. Но национал-социализм не есть экспортный товар, и мы далеки от мысли навязывать его кому бы то ни было. Если в Вашей стране держатся такого же мнения, то дальнейшее сближение возможно». «Воспользовавшись моментной паузой», Астахов со спокойной душой дал Риббентропу – в полном согласии с официальным курсом советского правительства – соответствующие заверения, которые рейхсминистр «с удовлетворением принял к сведению».