Читать книгу - "Царь грозной Руси - Валерий Шамбаров"

Однако обвинений и без того хватило. Открылось, что крамольники были связаны не только с еретиками, а уже давно поддерживали контакты с Литвой. Ростовские вели переписку с Сигизмундом II, договаривались о переходе к нему в подданство. А летом 1553 г. в Москве Семен Ростовский тайно встречался с литовским послом Довойной, выдал секретные решения Боярской Думы, хулил свою страну и царя. Рассказав о восстании, охватившем Казанский край, советовал королю и панам использовать ситуацию и ударить на Россию [138]. Боярский суд приговорил Ростовского «со товарищи» к смерти.

Теперь царь знал, что планировалось уничтожить его семью. Был законный приговор, вынесенный самими же боярами. Но… и в этот раз кары не последовало. С ходатайством выступили митрополит, бояре. Сильвестр очередной раз напомнил царю о греховности гнева и пользе «кротости». Да и сам Иван Васильевич все еще не хотел проливать кровь своих подданных. Он помиловал осужденных, вместо плахи их выставили «на позор» и отправили в Белоозеро — традиционное место ссылки знатных особ, где они могли жить со значительными удобствами, семьями, слугами. А временщики помогли, чтобы условия наказания были еще мягче. Впоследствии Грозный писал Курбскому, что после осуждения Ростовского «поп Селивестр и с вами, своими злыми советниками, того собаку учал в великом бережении держати и помогати ему всем благими, и не токмо ему, но и всему его роду».

В общем, вторая атака Анастасии тоже окончилась ничем. Сильвестр и Адашев остались в полной силе. Да еще в какой! Наместник Казани князь Горбатый-Шуйский, один из самых знатных и могущественных аристократов, счел нужным обратиться не к царю, а к Сильвестру, просил у него инструкций, как лучше управлять краем. И человек, не имеющий никаких официальных постов, кроме настоятеля придворного собора, направил ему подробные указания! Мало того, велел прочесть его послание «прочим государским воеводам… и священному чину». И Горбатый-Шуйский не возмущался, не протестовал, воспринял как должное [49]. А Адашев широко пользовался правами, которые открывало перед ним руководство Челобитным приказом. Инспирировал жалобы на неугодных. Обвинял своих противников в том, что они «волочат» челобитные, переданные на их расмотрение — а за это, по царскому указу, полагалось наказывать. Современники-летописцы отмечали: если кто-либо посмел вызвать неудовольствие Адашева, такому человеку «бысть в тюрьме или сослану».

И у нас есть доказательство, что именно царица и ее сторонники инициировали дело Ростовского, подтолкнувшее его к бегству. Сразу после суда над ним «избранная рада» нанесла ответный удар — по партии Анастасии! Летом 1554 г. Данила Захарьин-Юрьев был отстранен от должности дворецкого Большого Дворца, вслед за ним Владимир Захарьин-Юрьев снят с поста тверского дворецкого, отправлен в Казань. Опалам и ссылкам подверглись родственник Захарьиных казначей Головин, близкий к ним хранитель государственной печати Никита Фуников Курцов [138]… Партия царицы подверглась самому натуральному разгрому!

Зато возвышались другие. В 1555 г. получили боярские чины Курбский, Катырев-Ростовский — один из вчерашних подсудимых, не сумевших сбежать в Литву. Да и Семен Ростовский через год был возвращен из ссылки и очутился при дворе, только чин боярина ему не восстановили (видимо, за то, что на суде не держал язык за зубами). А дьяк Висковатый, получив урок, покаялся перед временщиками и переметнулся обратно на их сторону. Ни малейшего непослушания им он больше не проявлял. Напротив, выслуживался, заглаживая вину. Отныне на поприще внешней политики Адашев и Висковатый всегда выступали неразлучной парой. Лидировал в ней, ясное дело, Адашев.

Но рядом с царем оставалась Анастасия. Любовь мужа делала ее недосягаемой для врагов. И она с поражением не смирилась… В Житии свв. Петра и Февронии изменники-бояре сами истребили друг друга. Изгнав княжескую чету, передрались за власть и «погибли от меча, кто хотел править — сам себя погубил». А святые супруги, вновь призванные народом, правили долго и мирно. На старости лет приняли монашеский постриг и ради своей любви испросили у Господа великую милость — преставиться в один день и один час [121]. Благоверным Иоанну и Анастасии такого счастья было не дано. Им выпал иной подвиг — борьбы.