Читать книгу - "Золотой век - Евгений Игоревич Токтаев"

У Миухетти сжалось сердце — там ведь Алкид мог быть. Хвала богам, что отговорили. Эврисфей долго доказывал ему, что это уронит и его положение, и положение ванакта перед гостями. А на самом деле он опасался, что Алкид как обычно победит, и тем умножит свою славу.

Игры Кронии ныне проводили с большим размахом. Все двенадцать дней от нового года не прекращались пиры, состязания мужей, кормление богов и народа. Богам, как водится, горелые кости, народу жареное мясо. Много мяса. Очень много. Даже зажиточные землевладельцы телесты в иные праздники не устраивают такого обжорства, как микенская беднота в Кронии после царской гекатомбы. Хочешь, не хочешь, а сотню быков забей. Святое дело. Как ни прижимист Эврисфей, а не отвертеться. Беднота спешила на весь год отожраться.

Много дней миновало с тех пор, как Миухетти намекнула Эврисфею о походе на Трою. За это время царь так и не дал ответа, согласен ли он на войну с заморским соседом. А как наступил новый год, для Миухетти прошедшие дни слились в сплошную череду праздников, пиров и множества иных развлечений.

На каждом из них ей оказывали почести. Она сидела рядом с царём, и чествовали её, как правительницу из далёкой страны. Вслед за пиром следовала охота, где посланница фараона выезжала на колеснице. Потом состязание между сказителями, где Миухетти должна была выбрать победителя. Потом гостей веселили певицы и танцовщицы.

Ванакт и его первый геквет во всём старались угодить, но как-то через чур показно, не искренне, будто в насмешку.

Баба-посол. Глупость-то какая.

Ни малейшей возможности опомниться и спросить Эврисфея, какой же будет его окончательный ответ, у Миухетти не было. Намёки же царь раз за разом игнорировал, отшучивался, мол, не время сейчас о войнах и походах думать.

На колесничных ристаниях Эврисфей строго настрого приказал беречь царское добро. На поворотах друг друга не подрезать, упряжь беречь, если уж победить не суждено, то лошадей не загонять, с поражением смириться. Рачительный хозяин. Всё-то у него сочтено и по полочкам разложено в примерном порядке. А война — это убыток и беспорядок. Зачем такое?

Не, конечно, война с каким-нибудь Капреем, это новые рабы и стада. Но вот с Троей воевать… От одной мысли уже несварение желудка и головная боль. Хорошо, что не понос. Это, ж не Немея или Лерна. Это Троя. Понос тут такой прихватит… Кровавый.

С другой стороны, как «черноногим» откажешь? Нет, попробовать отказать, конечно, можно. Войной-то чай не пойдут. Далеко. Но дела торговые пострадают. Эта вредная баба всё в красках расписала, всё сочла и предъявила, ни один писец не подкопается.

Головная боль, короче.

Так и лился через край сладкий тягучий и липкий мёд царского обхождения. Казалось, не иссякнет он вовсе. А голова очень скоро стала болеть у посланницы. Благодаря Палемону и Ификлу воины микенские приняли её в свой круг, чего ни для одной женщины не делали. В этом кругу было принято пить до дна полными чашами. Чем она теперь и занималась под приветственные крики воинов. Который день.

На людях она улыбалась, а в кругу своих раздражалась.

Для игр выбрали место за городом, подготовили площадку для колесниц. Высокие гости расселись с удобствами на террасе дома одной из царских усадеб. Люди попроще разместились вокруг площадки для гонок. Глашатай объявил царскую волю, да начнётся, мол, празднество и потеха мужей-героев.

Глашатаем ванакта ныне стал Капрей Пелопид, бывший элидский басилей из мелких. Такой вот ему почёт. А может унижение. Ванакт с ним ласков. Как со зверем приручаемым, который палкой уже получил и когти спрятал.

Колесницы разобрались друг с другом и покинули ристалище. Победил муж по имени Андрей. Одни зрители друг друга поздравляли, а другие со вздохами отдавали новым хозяевам перстни и кинжалы. Миухетти вручила победителю награду — золотую чашу, украшенную бирюзой и сердоликом.

Капрей объявил состязание борцов. Алкид великодушно опять не участвовал, как и Ификл. Вышел Автолик косточки размять, да всех и победил, за что был одарен приглашением разделить чашу вина и беседу с самим ванактом.

После нескольких фраз ни о чём, Эврисфей, неожиданно для Автолика поинтересовался:

— А скажи, достойнейший — справедливо ли то, что говорят о тебе?

— Смотря ведь, что именно, великий царь.

— Будто зовут тебя мужем, преисполненным мудрых советов.

— И козней различных, — добавил Амфидамант.

Автолик усмехнулся.

— Любят люди досужие преувеличивать.

— Ну-ну, не скромничай, — сказал Эврисфей, — люди попусту болтать не станут.

— Говорят ещё, что ты клятвы искусно нарушаешь, так, что и не обвинишь тебя.

— Чего ты хочешь, великий царь? — спросил Автолик.

— Вопрос в том, чего я не хочу.

— Чего же не хочешь?

— Не хочу с Чёрной Землёй ссориться. И с Троей воевать тоже не хочу. Хлопотно это весьма. Совета хочу.

— Какого?

— Как мне разрешить сие затруднение.

Автолик долго не раздумывал.

— Тут, великий царь, нет ничего сложного. Сделай так, чтобы кто-то воевать Трою всё же отправился, но, чтобы ты к тому не был причастен.

— И как же сделать такое «несложное»? — удивился Эврисфей.

— Слышал я давеча, будто собираются в Куретии лихие люди.

— Наслышаны и мы о том, — подтвердил Амфидамант.

— Они то ли Фивы грабить собрались, то ли Фессалию, — сказал Автолик.

— Ну, то дело такое… — сказал Эврисфей, — нам с любой стороны хорошо.

— Что же хорошего? — возразил Амфидамант, — если против Эдипа, то хорошо, да. А если против Пелия… Пелий-то податлив. Думаю, вполне созрел он ванактом тебя именовать, а не Эдипа. Вот каков племянничек окажется, если выгорит у него дядюшку свергнуть, то вопрос. А выгореть-то может. Буйных развелось страсть, как много.

— Так может сплавить буйных-то? — спросил Автолик.

Амфидамант посмотрел на него очень внимательно, а потом скосил взгляд в сторону, туда, где сидел сын Алкея.

— А говорят-то про тебя справедливо, — произнёс он после долгой паузы.

Глава 11. Корабли Арга

Афины, осень

Скала, чьи отвесные склоны куда неприступнее любых крепостных стен, возвышалась над городом и над всей равниной Аттики, но людям этого показалось мало, и они увенчали её цитаделью. Могучие стены, сложенные из тяжёлых каменных блоков, представлялись деянием не обычных людей, пусть даже