Читать книгу - "Древняя история казачества - Евграф Савельев"

Из донесения путивльского воеводы Троекурова в 1546 г. мы видим, что на Поле казаков было много: «и черкасцев, и киян, и вышедших со всех украин». Под черкасами Троекуров подразумевал низовые казачьи общины Днепра, этих грозных пиратов, наводивших страх на турок и татар еще во второй половине XIV в., потом в XV и XVI вв. Под киянами — черкасов Киевского воеводства, имевших главные станы в Трехтемирове и Черкасах. Вышедшие со всех украин — это казачество Северской области, казаки белгородские и старые азовские, переселившиеся туда, как мы видели выше, в 1515 г. Ногайский князь Юсуф наименовал их «севрюками» и русью «Сарыаз-ман», т. е. удальцами, или, по старой персидской поговорке, которая, по всей вероятности, была знакома ногайцам, «господа-головы — азовцы», или азовские люди. Отчего впоследствии волжских удальцов, а Петр I и донских казаков, называли «сарынью».

Во второй половине XVI в. донская казачья община усиливалась тем же элементом, т. е. переселенцами с Днепра и Северской области; с севера надвигалось и постепенно заселяло земли по Хопру, Бузулуку и Медведице казачество рязанское. В этих местах оно и раньше имело свои сторожевые посты, крайним из которых считался Урюпин.

В писцовых книгах 1615–1626 гг. казацких городков и станов южной части бывшего Рязанского княжества — Воронежа, Валуйков и других мы находим много характерных фамилий-прозвищ, и доселе встречающихся на Дону, как например: Степанко, Губарь, Ермачко, Ушаков, Овчинников, Черенков, Князев, Филатов, Ларин, Гончаров, Дураков, Уразов, Рындин, Кокорев, Малахов, Собырев, Суровцов, Кобозев, Панфилов, Гудков, Ветров, Мишутин, Ероха, Терехов, Некрасов, Блохин, Ногайцев, Грибеников, Копылов, Попов, Крюков, Беляев, Щербак, Белоусов, Трубченинов, Милованов, Сухарев, Татаринов, Мещеряк, Мигулин, Титов, Кондратьев, Струков, Короткий, Резанцов, Соплин, Пронин, Савин, Мешков, Зубков, Кривой, Болдырь, Косой, Усан и Усарь, Кленка, Слепой, Нагибин, Носов, Чеботарев и др. Что особенно поражает в этих списках, так это уменьшительные и уничижительные собственные имена казаков, которые трудно произвести от какого-либо христианского имени: Тива Гарзин, Дароня Гребеньков, Поздняк Конюхов, Кленка Черенков, Куча Мамин, Ушалко Пронин, Ратка Тепцов, Воинко Иванов, Суланка Каменев, Русинко Ненашов, Перша Сысоев, Замятия Омельянов, Мастюга Степанов, Томилко и Тамило Солыковской, Ермачко Моклоков, Худячко Добросоцкой, Гуляй Стюрин, Милованко Лукьянов, Курбатко Дорофеев, Томило Храпун, Путило Кирилов, Дружина Дьяков, Ганка Киреев, Панка Шубин, Милован Петров, Янко Шубин, Сазонко Гундин, Ломашко Филипьев, Дубровка Долгой, Третьяк Струков, Насонко Кузнецов, Покидка Горожавка, Ортюшко Карпов, Первой Ондреев, Нечай Даншин, Юшка Родионов, Горяинко Караманов, Несвойко Климов, Беляй Проскурнин, Долмат Семенов, Парша Лысков, Ганка Волкучин, Суханка Иванов, Севрюк Лютов, Замятия Омельянов, Жданка Ромаков, Суданка Каменев, Фатка Лоскутов, Безсонко Некрылов, Щербак Пердунов, Ортюха Кобелев, Докучка Шваров, Несмеян Донской, Познячко Лунин, Ариско Тарасов, Подидка Лосков, Первушка Мертелов, Муратко Офанасьев, Третьяк Струков, Гарх Гребенков, Мелех Кобыляков, Гуляй Башкирцев, Незнайко Студеникин, Нехорошко Дьяков, Кленка Смагин и др.[212].

Все приведенные имена или прозвища бывших рязанских казаков, занимавших своими сторожевыми постами земли нынешней Воронежской губернии, входившими раньше в состав Рязанской области, ничего общего с великорусскими не имеют; они звучат чем-то древним, напоминающим гето-гуннский и алано-хазарский периоды истории. Имена Ратко, Томило, Караман, Курбат и Курбатко, Дубровка, Тива, Подинка, Долмат, Гарх, Мастюга, Горячка, Кленка, Хватка и др., как и Сусар, Смага (донские атаманы) — однозвучащи гуннским: Аттила, Вдила, готским: Аспар, Тотило и др. Они выражают характер этих лиц и их деятельность. Имена эти встречаются на всем протяжении истории донских казаков и как прозвища даже и в настоящее время[213]. Рязанское и мещерское казачество, долго сталкиваясь с великорусским населением, отчасти заимствовало от него и свой выговор, но в то же время оно имеет и свой, не свойственный говору жителей ни одной из губерний; это характерное «аканье» и «яканье» и произношение звука ш вместо щ, как например чаво, яво, ишшо (еще) и др. едва ли можно встретить где-либо вне казачьих областей.

К какой же народности принадлежали казаки сторожевых постов Воронежского края?[214] На это нам дают обстоятельный ответ грамоты царя Михаила Федоровича: «А они, воронежские Черкасы, люди добрые: как пришли от Поляков, от их разоренья и смертного убойства и посечения, свое крестное целованье помнят»[215].

Служба казаков «на меренках, в саблях с пищальми» в украинных городках Московского государства была чрезвычайно тяжелая, так как каждый шаг их был подчинен контролю избираемых ими, а чаще всего назначаемых воеводами казацких голов, атаманов и есаулов, утверждаемых московским правительством, с одобрения воевод[216]. За каждую провинность и упущение, даже во 2-й половине XVI в., взыскивали строго, а потому побеги казаков на Дон, в вольное, никому не подчинявшееся казачество были довольно часты, если не сказать ежедневны.

«Воронежские акты», изданные Губ. Ст. Ком. в 1885–1886 г., касающиеся старины украинных городков Воронежского края, сплошь покрыты указаниями на побеги казаков в низовья Дона, несмотря на принесенную ими присягу и «поручную запись» сотоварищей за пропавшее оружие или казенные деньги.

В Воронежской крепости, со времени ее основания (1586 г.), помимо воеводы, жил казацкий голова, власть которого, по указу московского правительства, должна простираться и на всех донских казаков, хотя последние этой власти не только не признавали, но даже и не подозревали, что она существует. Донские казаки служили Москве из чести, добровольно, «с травы, с воды», и все дела решали в своем «Кругу», нисколько не сообразуясь с политикой Москвы, а потому ставили ее иногда в очень затруднительное положение при сношении с Турцией и Крымом. Вот почему московские цари в своих грамотах и наказах послам на жалобы о набегах казаков на ногайцев, крымцев и турецкие владения всегда оправдывались, говоря, что «те холопи наши, в нашей земле многое лихо сделали и убежали в Поле»… или «что на Дону и близко Азова живут казаки, все беглые люди»… и нередко обещались туркам и крымцам свести их с Дона. Ханскому послу, бывшему в Москве в 1578 г., бояре отвечали, что ни днепровские, ни донские казаки не зависят от великого князя: первые состоят во власти Батория, а последние суть беглецы из Литвы и России, и что государь российский не признает их за своих подданных, но велит казнить, если они явятся в его пределах. В то же время цари на Дон слали секретные грамоты о поисках казаков под Азовом и о том, чтобы казаки «промышляли» с Москвой заодно: «когда же нам послужите, и мы вас пожалуем своим жалованьем»[217].