Читать книгу - "Русские летописи и летописцы X - XIII вв. - Петр Толочко"

Определяющей была роль Мстислава и в избрании кандидатуры Добрыни Ядрейковича на новгородского архиепископа. «И волею Божиею возлюби и князь Мьстислав и вси новгородьци, и послаша и въ Русь ставиться».^[525] Ничего похожего в новгородской летописи не говорится ни о каком другом князе XII–XIII вв. Исключительно по своей воле Мстислав уходит в Киев, а затем и возвращается опять в Новгород. «Поиде князь Мьстиславъ по своей воли Кыеву, и створи вѣцѣ на Ярославли дворѣ, и рече новгородьцемъ: „суть ми орудия въ Руси, а вы вольни въ князѣхъ“».^[526] Характерно, что в отличие от времен Всеволода Мстиславича, новгородцы нисколько не оскорбились таким поступком Мстислава, а когда тот вскоре вернулся в Новгород, то заявили ему, что готовы с ним быть «в животъ и въ смерть».

В статье предыдущего (1214) года новгородцы обещались беспрекословно следовать за своим князем. «Рекоша ему новгородьцы: „камо, княже, очима позриши ты, тамо мы главами своими вьржемь“».^[527]

Несомненно, Мстислав пользовался особой популярностью среди новгородцев, но многое в его летописной характеристике следует отнести на счет личной преданности его летописца.

Значительно шире в этой части летописи становится ее политический горизонт. Новгород, которого в продолжение многих десятилетий не очень-то волновали южнорусские междоусобицы, вдруг принимает решение вступиться за достоинство Русской земли и честь киевского стола. Достаточно было Мстиславу сказать на вече на Ярославлем дворе, что Всеволод Чермный обижает Киев, как новгородцы изъявили желание принять участие в походе на него. «И рече Твьрдиславъ посадникъ: „Яко, братие, страдали дѣди наши и отчи за Русьскую землю, тако, братье, и мы поидимъ по своемь князи“».^[528]

Отвечая на вопрос, кто составил новгородскую летопись Мстислава Удалого, Б. А. Рыбаков высказал предположение, что это был духовник князя Тимофей. Основанием для этого послужили следующие аргументы: стилистическая близость «Повести о Липицкой битве 1216 г.» и «Повести о походе Игоря в 1185 г.»; упоминание в нескольких местах новгородской летописи Галича; указание на то, что день Липицкой битвы приходился на праздник святого Тимофея; некоторые языковые особенности Мстиславовой летописи, перекликающиеся с галицкой летописью.

Первый из этих аргументов, о чем шла речь в главе «Киевское летописание XII в.», не может быть признан корректным. Киевлянин Тимофей не был составителем «Повести о походе Игоря», а поэтому авторское сближение ее с «Повестью о Липицкой битве» лишено оснований. Остальные аргументы Б. А. Рыбакова кажутся вполне обоснованными, хотя достаточны ли они для отнесения новгородской летописи Мстислава Удалого к перу мудрого книжника Тимофея, сказать сложно.

С 1218 г. новгородская летопись переходит в руки другого автора, в пользу чего свидетельствует двойное известие об уходе Мстислава из Новгорода. Сперва об этом говорится в логической связи с объявлением им своего решения на вече: «Новгородьци же много моляхуся: „Не ходи княже“; и не можахуть его уяти, и поклонивъся поиде».^[529] Затем об этом же сообщается после пространной фразы о прибытии в Новгород из Владимира на Клязьме архиепископа Митрофана: «Поиде Мстислав въ Русь».^[530]

Стилистически летопись после 1218 г. не претерпевает кардинальных изменений, но становится менее сухой и протокольной. Летописец разрешает себе своеобразные лирические отступления, оживляет рассказ прямой речью действующих лиц. Глеба Рязанского, коварно убившего шестерых князей-соперников, он сравнивает с Каином, убившим брата Авеля, а также со Святополком Окаянным, на совести которого смерть братьев Бориса и Глеба. Столкновение жителей торговой стороны с неревлянами летописец объясняет происками дьявола, а наступившее затем примирение — Божьим промыслом. «Нъ Богомъ дияволъ попранъ бысть и святою Софиею, крестъ възвеличянъ бысть».^[531]

Рассказывая под 1235 г. о междуусобице южнорусских князей Владимира Рюриковича и Данила Романовича, с одной стороны, и Михаила Всеволодича — с другой, летописец также объясняет ее дьявольскими кознями. «Не хотя исперва оканьныи, всепагубныи дьяволъ роду человѣческому добра, въздвиже крамолу межи русьскыми князи, да быша человѣци не жили мирно: о томь бо ся злыи радуеть кровопролитию крестьяньску».^[532]

Аналогичные благочестивые морализаторства характеризуют рассказы о нашествии на русские земли монголо-татарских завоевателей. Они названы безбожными, погаными и беззаконными измаильтянами, которые пришли на русские земли как Божье наказание за грехи. «Да кто, братье и отци и дѣти, видѣвше Божие попущение се на всей Русьскои земли. Грѣхъ же ради нашихъ попусти Богъ поганыхъ на ны».^[533] Когда же татары, не дойдя 100 верст, повернули обратно, летописец воскликнул: «Новгородъ же заступи Богъ и святая великая и зборная апостольская церкьв Софья».^[534]

Летописец был свидетелем ужасного монголо-татарского нашествия и описал ее по свежим следам. Это хорошо видно из следующего фрагмента статьи 1238 г. «И кто, братье, о семь не поплачется, кто ся нас осталъ живыхъ, како они нужную и горкую смерть подъяша. Да и мы то видѣвше, устрашилися быхомъ и грѣховъ своихъ плакалися съ въздыханиемь день и нощь».^[535]

Из всех древнерусских летописей XII–XIII вв. новгородская наиболее сориентирована на описание внутренней истории города и земли. В ней нашли освещение события, связанные с поставлением (архиепископов, игуменов и попов, строительством и освящением храмов, возведением мостов через Волхов, избранием посадников и введением князей, природными катаклизмами и знамениями, неурожаями и волнениями. Летописные записи поданы с такой мерой детализации, наполнены таким количеством фактических данных, что представляют собой своеобразную энциклопедию истории Новгорода.

Меньше внимания новгородские летописцы уделяли событиям, которые происходили в других землях Руси, но полностью абстрагироваться от них не могли. Новгород жил в постоянном взаимодействии с Киевом, Владимиром на Клязьме, Смоленском, Черниговом и это не могло не отразиться на его летописании.

Известия о киевских и южнорусских событиях носят в новгородской летописи преимущественно хроникальный характер. Сказанное относится не только к таким свидетельствам, как прибытие в Киев греческих митрополитов или утверждение на киевском столе очередного великого князя, но и сообщений об их упокоении. Смерть Владимира Мономаха, которая вдохновила киевского летописца на торжественный панегирик, у новгородского не вызвала никаких эмоций. То же самое относится и к сообщению о смерти Мстислава Владимировича, что, учитывая его длительное княжение в Новгороде и особую любовь к нему новгородцев, выглядит не очень понятным.