Читать книгу - "Названец. Камер-юнгфера - Евгений Андреевич Салиас"

сердитым лицом снова начать допрашивать гостя. Но в эту минуту Мальхен, всё время сидевшая молча, встала, подошла к окну и вдруг вскрикнула так, как если бы случилось что-нибудь чрезвычайно важное. Госпожа камер-юнгфера даже вздрогнула от этого крика, да и Кудаев привскочил.

— Что такое?

— Герцог! Сам герцог-регент! — воскликнула Мальхен.

Госпожа Минк бросилась к окошку, а за ней и Кудаев.

IX

Действительно, у подъезда дворца стоял большой раззолоченный экипаж цугом в шесть белых как снег, лошадей. Четыре блестящих гайдука, стоявшие в ряд на запятках, слезали долой. В карете виднелась всем хорошо известная, страшная, повсюду всякому ужас внушающая фигура людоеда и кровопийцы.

Как ни хороша, ни великолепна была раззолоченная диковинная карета, как ни ярки и красивы кафтаны гайдуков а Кудаев невольно на мгновение забыл и золото, и блеск, и сияние, забыл даже, что в этом сиянии находится сам, сатана российский, и залюбовался на коней.

Действительно, полдюжины коней, сияющих ярко великолепной сбруей в золотых насечках с бирюзой, со страусовыми помпонами на головах, были самые красивые кони не только всего Петербурга, но, быть может, и всей России. Герцог был страстный любитель лошадей.

Несмотря на государственные заботы за всё десятилетнее царствование императрицы Анны, несмотря на постоянные занятия, постоянную борьбу с бесчисленными врагами с целой русской партией, герцог успевал всё-таки по три, четыре часа в сутки ежедневно проводить в манеже с своими друзьями конями. Понятно, что лошади, на которых ездил верхом герцог и на которых выезжал в парадной карете, были изумительно хороши.

— Ах кони, вот так кони! — воскликнул Кудаев, ещё ни разу не видавший этого цуга, любимого герцогом, который запрягался только в особо торжественные случаи.

Пока Кудаев любовался конями, он не заметил, что остался в горнице один. Ни камер-юнгферы, ни Мальхен не было, они исчезли.

Вместе с тем во всём небольшом дворце давно всё ходуном пошло. Дворец зашумел, загудел, как мог бы мгновенно зашуметь разве только от пожара или какой-нибудь беды. Всё население дворца было на ногах, бегало и швырялось.

Герцог, который всего только три недели как стал регентом Российской империи и стал именоваться уже не светлостью, а высочеством, был теперь первым лицом в Российской империи после императора. Но ведь императору этому на днях должно было исполниться только три месяца.

Кудаев вышел в коридор и увидал, что все обитатели дворца были в коридоре, в дверях и на главной лестнице.

Внизу на подъезде стоял в шляпе, но без плаща, сам принц Антон Брауншвейгский, отец императора. На верху лестницы во втором этаже Кудаев увидел молодую, полную, пригожую лицом, с оттенком добродушия и лени в чертах лица, мать императора, принцессу Анну.

Все приближённые толпились на ступенях лестницы, другие за принцем, третьи вокруг принцессы. И между двух рядов высыпавших на встречу обитателей дворца герцог-регент тихо, чинно, горделиво до надменности, не спеша поднимался по ступеням.

На нём был раззолоченный сплошь кафтан со множеством орденов. Он что-то холодно говорил по-немецки принцу, и тот, следуя за герцогом несколько отступя, вежливо, но сухо и по-видимому неприязненно отвечал односложными выражениями.

Герцог случайно поднял голову, увидал наверху принцессу, но не прибавил шагу и точно так же медленно и горделиво продолжал подниматься по лестнице.

Кудаев также вскинул глаза наверх, и присмотревшись во второй раз к принцессе, несмотря на расстояние, ясно заметил, что она переменилась в лице, как будто стала бледнее и даже как будто дрожит.

Герцог поздоровался с принцессою, подал ей руку и все скрылись в апартаментах. Во дворце, где за мгновение перед тем шёл страшный гул, теперь наступила гробовая тишина.

"Удивительно, — невольно заметил и подумал про, себя Кудаев, — галдели как на пожаре и сразу притихли, как мёртвые. Да, страшный человек! Помилуй Бог, какие бывают на свете люди. Что тебе иной царь? Вот тебе настоящий царь! А немец, сказывают, из простых конюхов. Вот тут и разберись. И вот, как в этом дворце оробело всё от его присутствия, так-то и во всём городе, так-то и во всей Российской империи".

И Кудаев, размышляя про себя, вспомнил как одна приятельница его матери, будучи больна горячкой, бредила домовым, а затем Бироном, а затем опять домовым. Выздоровев, она объяснила всем, что во время бреда видела чудище, ростом с колокольню, всё лохматое, со многими лапами, с саженным хвостом, огненное. И это чудище было герцог Бирон!

Помещице разъяснили, что герцог человек, как и все люди, только жесток очень, но барыня упорно не верила. Она была убеждена, что Бирон, о котором столько лет говорит народ, тихонько, крестясь, как от нечистой силы, не может быть иным, как тем, кто представился ей во сне.

— Чего ты? Чего так в себя ушёл? — шепнул вдруг голосок на ухо Кудаеву.

И прежде, чем он успел очнуться, как кто-то охватил его и целовал. Он ахнул, это была Мальхен.

Оказалось, что, размышляя, Кудаев двигался бессознательно по дворцу и попал в какой-то тёмный коридор. Здесь нашла его случайно возлюбленная. Давно не видались они — наедине! Кудаев встрепенулся.

— Слушай! Время не терпит! Надо идти в горницы. Приноси всякий день гостинцы тётушке, если можешь, всякий день. Она очень жадна на подарки и от этого на всё согласится. Я тебе хотела сказать, да совестно было. Всего много приноси. Через недели две свадьбу сыграем. Не говори, что дядя не оставит наследства. Говори, что скоро получишь, что он при жизни тебе всё отдаст. Понял?

— Ладно... А ты меня не разлюбила...

— Что ты! Дурной! Я плакала всё... Да что ж делать, тётушка запретила и думать о тебе. А ты носи гостинцы! Понял? Эдак всё сладится.

И Мальхен снова крепко обняла и целовала преображенца.

— Понял, понял, бормотал Кудаев, смущённый горячей лаской своей возлюбленной.

— Но скорее, скорее! Хватятся нас! — произнесла Мальхен и потащила молодого малого за собой по коридору. Около двери она втолкнула его в горницу, а сама осталась и не вошла.

Кудаев нашёл камер-юнгферу разглядывающей новый гостинец. Она ласково пригласила молодого человека садиться и тотчас же начала ломать русский язык.

— Очень карош. Но я голубой любишь. Вот будешь покупаит, то голубой мине дариваит.

Кудаев, конечно, тотчас же заявил, что непременно в следующий же раз принесёт голубой материи на платье.

— Видел? — заговорила Стефанида Адальбертовна шёпотом. — Большой человек. Все его боятся и мы боимся. Наша принцесса так