Читать книгу - "Французская политическая элита периода Революции XVIII века о России - Андрей Митрофанов"

Автор этого оскорбительного памфлета последовательно выделял правящего русского царя среди других деятелей современности и завершал «Послание» воззванием к разуму и чувству самосохранения, которое знакомо даже «деспоту», и к средству, необходимому, чтобы вернуть любовь своего народа:

Собою подпираешь руины тронов ты,

Презренье навлекаешь, не чуя в том беды.

Владения короны ты хочешь уберечь,

Чтобы пламенем французским умы в них не зажечь,

Пока нам шлешь упреки, что в гуще мятежей

Французы утонули, - сам будь настороже!

В стране твоей, похоже, искусно притаясь,

Нить заговора тоже почти уже свилась.

Признай скорей ошибку и отзови войска,

С идеями сраженье не выиграть никак!

Душе воспламененной покой скорей верни,

Крестьянам дай ты волю и тем сердца плени!^[618]

Это не единственный пример памфлета в стихах. Огромное число переизданий выдержала в конце 1790-х гг. «поэма» литератора-оппозиционера Леклерка из Вогезов «Русский в Париже». Воображаемый «русский» в стихах обличал непопулярный и коррумпированный французский режим, предсказывая его скорый конец. Другой поэтический памфлет (уже цитируемый выше) - «Державы Европы перед судом истины» Пьера Галле опубликовали, вероятно, в момент или после завершения Швейцарского похода Суворова как сочинение, посвященное всем воюющим и нейтральным странам Европы и их отношениям с Францией. Галле, предсказывавший перемены, благоприятные для Французской республики, писал о Павле, тем не менее, что он является наследником «системы всеобщей монархии, созданной Петром I», и не менее амбициозен, чем его мать^[619]. Едва ли французский читатель мог почерпнуть нечто принципиально новое из подобных сочинений о самом российском императоре. Этот тип пропагандистских текстов имел другие цели. Вероятно, тираж этих стихотворных «посланий» распространялся не столько среди светской публики, сколько в действующих армейских частях.

Заметная и ранее чрезвычайная персонификация такого явления, как «русский деспотизм», только усиливалась к концу революционного десятилетия, а роль народа-нации все больше выпадала из поля зрения публицистов. В то же время среди дипломатических агентов власти проекты противодействия России становятся центральной темой. В марте 1796 г. на имя министра иностранных дел Франции поступает доклад некоего гражданина Дюрозуа, где предлагаются различные меры по сдерживанию и ослаблению России.

* * *

Отношение наблюдателей к самодержавию было подвержено изменениям, продиктованным политической конъюнктурой. Образ российской монархии со времен визита Петра I в Париж в 1717 г. оставался персонифицированным^[620]. Публицистика десятилетия позволяет сделать вывод о том, что эта тенденция восприятия существенно не изменилась и после 1792 г. Этому способствовала пропаганда революционной войны, только теперь в качестве живых примеров российского «деспотизма» использовались Екатерина II и Павел I. Особенно болезненную реакцию в обществе вызывали демонстративные шаги русских властей по отношению к французам, проживавшим в России, а также по отношению к эмигрантам, которые были весьма тепло встречены при дворе, что публицисты справедливо связывали с личной позицией Екатерины II. Павел I не собирался во всем продолжать курс своей матери, однако дипломатические отношения с Францией не восстановил. Известия о его воцарении вызывали восхищение прессы, надежды на реформы и смену курса. Это не мешало Директории покровительствовать выходу в свет сочинениям «антиекатерининского» цикла, авторы сочинений в духе Мирабо, Рейналя и Марешаля разоблачали «заблуждения и иллюзии» философов относительно императоров и успешности их реформ. Ожидание от Павла I решительных перемен оказалось напрасным. Всеобщее разочарование способствовало тому, что в прессе стали вспоминать о мудрой и осторожной политике Екатерины II, противопоставляя ее «безумию» нового монарха. Вступление России во Вторую коалицию, «нелепый» договор, заключенный царем с Турцией, увлечение Мальтийским орденом и, наконец, тиранические черты правления Павла, позволяли сравнивать его то с Аттилой, то с Робеспьером, то с Петром III. Благие начинания и многочисленные законодательные акты царя изображались как чудачества тирана. Особое возмущение французов вызывали цензура, нелепые запреты императора на ношение модной одежды и суровая армейская палочная дисциплина. Изученные источники не позволяют сделать вывод о существовании во французском обществе 1792-1799 гг. влиятельных и независимых от власти сил, способствовавших улучшению образа российской монархии в глазах общественности, а единичные исключения являлись подтверждением этой тенденции.