Читать книгу - "За пророка и царя. Ислам и империя в России и Центральной Азии - Роберт Круз"

Валиханов обвинял прежних законодателей в нарушении этого принципа при назначениях мусульманских мулл судьями в бракоразводных делах казахов. Он утверждал, что повсюду, кроме Кокчетавского уезда, казахи отвечали на вопросы об обычном праве просьбой, чтобы «дела о браках и разводах, находящиеся теперь в ведомстве мулл, предоставить по-прежнему суду биев». Он повторил свое утверждение, что казахи до вступления в российское подданство были мусульманами «только по имени» и составляли «в магометанском мире особый суннитский раскол». Они никогда не принимали «мусульманских законов», которые «были введены в степь путем правительственной инициативы»^[337].

Валиханов выражал недовольство политикой утверждения ислама «там, где он не был вполне принят самим народом». Он обвинял «великого Сперанского», что тот действовал в сибирской степи как «апостол Магомета», потому что назначал мулл и предлагал строить мечети и татарские школы. Удивляясь, что столь замечательная личность стала «распространителем такого невежественного и дикого учения», Валиханов предполагал, что единственное возможное объяснение заключалось в следующем факте: во времена Сперанского считалось неприличным принимать в российское подданство людей, которые не имели «никакой религии», или официально признавать какую-либо группу «за раскольников, хотя бы и мусульманских». Он сетовал, что Сперанский счел политически вредным поддерживать их обращение в христианство.

Валиханов указывал, что в то же время оренбургская пограничная администрация начала принимать меры противодействия «развитию ислама» и запретила татарам служить муллами или жить у казахов длительное время. Напротив, в Сибири местная администрация продолжала следовать «покровительственной системе» в отношении ислама, благодаря чему эта религия у казахов этого края сделала «исполинские шаги». Он считал, что «полуграмотные муллы из татар и фанатические выходцы из Средней Азии, выдающие себя за святых», участвовали в «нравственном нашем растлении» при поддержке правительства. Валиханов предупреждал: «Нужно знать, какие люди у нас в степи занимают священнические места, кому вверена нравственная паства киргизского народа и суд в отношении такого трудного общественного вопроса, каков брак». Нападая на татар, которые составляли большинство этих мулл («все они без исключения плуты»), он осуждал «темное царство» народа, «невежественного в высшей степени, едва знающего свою грамоту, но зараженного мрачным изуверством и диким суеверием». Апеллируя к авторитету одного из известнейших востоковедов середины века, он заметил, что профессор Илья Николаевич Березин исследовал Коран и хадисы и показал, что «мусульманство и образованность – понятия несовместимые, даже враждебные, одно другое вытесняющие». Валиханов отрицал возможность «реформации» ислама – религии, «которая имеет основанием своим дикие варварские предрассудки кочевых арабов шестого столетия, предания спиритуалистов, жидов и разные фокус-покусы персидских магов того же периода»^[338].

Он настаивал, что татарский ислам как разновидность «пуританизма» был еще хуже ислама турок и персов. Валиханов утверждал: «Татары отвергают поэзию, историю, математику, философию и все естественные науки, считая их искушениями для слабого человеческого ума, и ограничиваются одной мусульманской схоластикой и казуистикой». Казахи научились у татар читать книги и поэмы на татарском и чагатайском языках. Но, как предполагал Валиханов, это в свою очередь открыло казахам учение Шамиля, грозного врага царского правления на Кавказе, и другие виды «фанатического сумбура»^[339].

Валиханов побуждал правительство заботиться не о том, чтобы преследовать кражи скота и лошадей и «вообще дисциплинировать киргизский народ», а заниматься его образованием и проверять деятельность мулл и дервишей, развращающих его. Он также предлагал другой способ реформирования казахских брачных практик. Чтобы прекратить «грубый обычай» обручения казахских девочек в очень юном возрасте без их согласия, правительство передало муллам контроль над браками и разводами. Он доказывал, что эту ошибку можно исправить и реформировать эту практику даже без посредничества мусульманских клириков. Правительство могло бы убедить главных султанов и администраторов поддерживать «строгое наблюдение», чтобы «под страхом ответственности» отцы не женили сыновей и не выдавали замуж дочерей до определенного возраста и без их согласия. Он предупреждал, что «полицейский надзор и дух времени» потребуют долго ждать достижения желаемых изменений, и добавлял, что большое количество жалоб и прошений в связи с казахскими брачными спорами показывает, что даже «мусульманский шариат был совершенно бессилен против силы укоренившегося обычая». Валиханов заключал, что ради подавления «вредного влияния всякого ультраклерикального направления на социальное развитие народов» и в борьбе против мулл и их «фанатизма» государство должно лишить мусульманское духовенство права контроля над брачными делами и, «согласно просьбе народа, дела о браках и разводах предоставить по-прежнему суду биев, тем более, что брак у магометан не есть таинство»^[340].

Целью Валиханова было сохранение власти «обычаев» в противовес наступлению исламского права, и это означало отход от имперской практики. В каждой конфессиональной общине государство укрепляло власть религиозных авторитетов в семейных делах. Но у казахов местные родовые старейшины настаивали, что бракоразводные дела подлежат суду биев. В преддверии реорганизации судов у казаков и «инородцев» Западной Сибири администрация генерал-губернаторства привлекла Валиханова к выяснению мнений местной элиты о возможных реакциях на проектируемые реформы. Как стало ясно из их ответов, Валиханов постарался не только отразить их мнения, дошедшие до властей, но в той же мере и сформировать их.

Казахские султаны и бии из Кокчетавского, Акмолинского, Атбасарского и Баян-Аульского уездов высказали те же пожелания, что и Валиханов в своих прежних записках о реформе казахских судов обычного права, и почти в тех же выражениях. Все высказывали желание «сохранить целость обычаев своих предков, вполне удовлетворяющих родовой быт». Они просили правительство сохранить «суд биев и съезды, существующие у нас с незапамятных времен, во всей их силе»^[341]. Но эти информанты, «соображаясь с духом нового положения о судоустройстве и судопроизводстве», признавали, что «некоторые дополнения и изменения» могли бы быть «полезными». В каждом уезде они настаивали на самой широкой юрисдикции судебной власти биев и применяемых ими «обычаев», но некоторые полагались на юрисдикцию имперских судов в делах по многим правонарушениям, перечисленным в царском уголовном кодексе.