Читать книгу - "Страсти по революции. Нравы в российской историографии в век информации - Борис Миронов"

Во-вторых, экономический прогресс и вызываемая им фрагментация общества приводят к резкому ослаблению государственной власти в стране. «Власть постоянно испытывает давление несовместимых требований — различные социальные слои и элитные группы ждут от нее диаметрально противоположных действий. Чьи бы интересы она ни пыталась удовлетворить, это неизбежно вызывает все большее сопротивление остальных. Власть начинает метаться, то идя на поводу у радикальных настроений, то пытаясь спрятаться в привычных рамках традиционной системы, то проявляя излишнюю жесткость, то соглашаясь на бессмысленные компромиссы. В результате режим становится еще более уязвимым, теряя свою базу и среди традиционных сторонников, и во вновь возникающих социальных слоях. Он вызывает всеобщее недовольство, хотя и по противоположным причинам».

Социальная фрагментация общества и ослабление государства делают революцию возможной, но не обязательной. Например, Ч. Тилли только в Европе насчитал 707 революционных ситуаций за 500 лет (1492–1991 гг.), при этом настоящие социально-политические революции произошли несколько раз, хотя имелось немало примеров, когда правительство было свергнуто или временно лишено власти. Требуются дополнительные факторы, которые превращают возможность революции в реальность. Такими факторами могут быть крупное военное поражение, неудачная кровопролитная война, суровый экономический кризис (ибо экономический рост имеет циклическую природу и никогда не проходит гладко), либо сочетание того и другого, что точно сформулировал Дж. Дэвис: «В большинстве случаев революции происходят, когда длительный период поступательного экономического и социального развития сменяется коротким периодом резкого спада. На первом этапе решающее воздействие на умы людей данного общества неизбежно оказывает ожидание возможности и впредь удовлетворять растущие потребности. На втором этапе, когда реальность расходится с ожиданиями, на смену приходит чувство тревоги и разочарования».

По мнению В.А. May и И.В. Стародубровской, русская революция 1917 года по своим основным характеристикам не имеет принципиальных отличий от европейских революций более раннего времени. Вследствие большого значения экономического фактора в ее происхождении революция является экономико-политическим, а не чисто политическим процессом. Бесперспективно искать один универсальный фактор, объясняющий предреволюционный кризис — будь то экономический или политический. Во время революционных ситуаций общество сталкивается с целым комплексом проблем, требующих кардинальных изменений в механизмах его функционирования. «Причины, ход и результаты революции 1917 года можно объяснить одновременным резким обострением трех групп противоречий. Во-первых, это противоречия, типичные для периода ранней индустриализации, они отражают сложности преобразований в огромной крестьянской стране и диктуют необходимость того или иного, но достаточно радикального решения аграрного вопроса. Во-вторых, это противоречия догоняющей индустриализации в отсталой стране. Они требуют мобилизации финансовых ресурсов, активного перераспределения ресурсов из традиционных отраслей хозяйства в новые промышленные сектора экономики. Наконец, в-третьих, это противоречия, связанные с тем, что кризис ранней модернизации в России наложился на формирование предпосылок кризиса зрелого индустриального общества. И этот фактор в стране, достаточно далеко продвинувшейся по пути индустриализации, не мог не сказаться на формах предреволюционного кризиса».

На мой взгляд, институциональная концепция удачно синтезирует все вышеперечисленные концепции революции, и мне трудно согласиться с Л. Ароном, утверждающим в рецензии на книгу, что она суть структуралистская концепция, созданная в рамках марксистско-этатистской школы, к ведущим сторонникам которой он относит также Т. Скочпол, Дж. Голдстоуна и Ч. Тилли. «Хотя данная школа отвергает марксистскую философию истории с ее межклассовыми войнами и революциями как этапами на пути неизбежного триумфа бесклассового коммунизма, делая акцент на относительной автономии государства и государственной бюрократии в противовес взглядам Маркса на государство как на комитет по управлению делами правящего класса, используемые ключевые методы и аналитический инструментарий взяты ими из “арсенала” марксистского исторического материализма». Уже перечисленных отличий достаточно, чтобы не согласиться с оценкой Л. Арона. Но в институциональной и марксистской концепциях революции есть и другие принципиальные расхождения, кроме указанных Л. Ароном. В первом случае революция признается одним из возможных, но не самым главным способом решения социально-экономических проблем, во втором — единственным и совершенно необходимым. В институциональной концепции капиталистическое общество рассматривается как достаточно устойчивое, способное к саморазвитию, в марксистской — как социально нестабильное, чреватое революцией и, в принципе, не способное к структурным реформам. Первая концепция признает, что благосостояние широких слоев населения при капитализме улучшается, вторая говорит о тенденции к абсолютному и относительному обнищанию трудящихся, усилению неравенства и эксплуатации. Отождествление «производственных отношений» или «надстройки» по К. Марксу с «институтами» по Д. Норту представляется очень большой натяжкой. «Производственные отношения — отношения людей друг к другу в процессе производства материальных благ, составляющие экономический базис общества. Весь строй общественной жизни, внутренняя структура общества определяются характером производственных отношений. Состояние производственных отношений дает ответ на вопрос: в чьем владении находятся средства производства. Иными словами, оно показывает, как распределяются между членами общества средства производства, а следовательно, и материальные блага, производимые людьми». «Базис — совокупность производственных отношений, экономический строй общества. Надстройка — соответствующие данному базису политические и правовые учреждения. Неизбежность социальных революций в классовом обществе обусловливается тем, что старые производственные отношения закрепляются господствующими классами при помощи целой системы политических, правовых и других учреждений. Поэтому, чтобы расчистить путь дальнейшему ходу общественного развития, новые классы должны устранить существующий государственный строй». Если у Д. Норта и, следовательно, у В.А. May и И.В. Стародубровской институты — законы, правила, нормы, а также традиции, верования и т.п., то в марксизме производственные отношения сводятся по сути к форме собственности, а надстройка — к учреждениям. В институционализме совокупность многих институтов определяет общественный и экономический строй общества, а в марксизме — форма собственности. Если в институциональной концепции революции общество медленно, эволюционно развивается под влиянием изменения институтов, то в марксизме — в результате революции, уничтожающей старый государственный строй и воздвигающей на его месте другой. В институционализме замена государственного строя не обязательно ведет к изменению институтов и сущностному изменению общественного и экономического строя, а по марксистской доктрине — автоматически ведет; именно поэтому «основным вопросом всякой революции является вопрос о государственной власти». Единственное, пожалуй, что объединяет институциональную и марксистскую концепции революции, — это системный взгляд на общество.