Читать книгу - "Русалия - Виталий Амутных"

Дорога огибала довольно высокую кручу, и вдруг на ее вершине из складок тумана появилось чудище… Невероятное видом оно было столь огромно, а воображение добавляло ему, едва различимому в слишком зыбком окружении, той уродливости, которая не может обещать ничего хорошего, и потому видавшие виды мужи в зрелых годах и те, приближаясь к нему, на всякий случай взялись за рукояти акинаков или боевых топориков с короткими аланскими лезвиями. Чудище оказалось громадной березой, видно, век простоявшей над кручей, до того, как осенний вихорь не своротил ее. Однако каким-то одним корнем она все же удерживалась на вершине, повиснув ветвями вниз, в то время, как ее могучие корни уходили в слишком низкое молочное небо, теряясь в нем. Дружина проехала мимо, посмеиваясь и перешучиваясь. Все видели эту странную вековую березу, но видеть — не значит понять. Как в зерцале отражен Род во всех своих проявлениях. Его образ запечатлен в душе, во сне, во всех мирах, он виден как в тени, так и в свете… Да только мало видеть; лишь тот, кто сумеет уразуметь его до распада своего тела, найдет дорогу к нему. Разум выше чувств. Однако сущность выше разума. А Род выше всего.

Урожай этого полюдья виделся немалый. Тем не менее уже в третье становище к Игорю прибыл гонец от Ольги. Он передал слова княгини, что та обеспокоена тем, что дани переправляемой в Киев слишком мало, и если вовремя и в полной мере отдать требуемую долю хазарскому царю, то дружинникам останется разве что на зобанец[267]да сушеных ершей, а это им точно не понравится.

— Да что ты врешь! — взъярился вдруг Игорь. — Как это мало?! Не могла Ольга такого сказать! Верно ты, голик[268]осиновый, сам что украл!

— Да я же того… Я в кладовые не допускаем… Я в конюшне… — невольно оправдывался длинный мосластый парень, быстро моргая белыми ресницами, отчего не слишком породистое лицо его делалось вовсе глупым.

— Вот я в цепи тебя!.. — продолжал распаляться князь, норовя отпустить меткий подзатыльник, чему мешал исключительный рост молодца. — Я тебя вместе с татями в рабы хазарам отдам! Вот посмотришь тогда!..

Ни князь, ни долговязый малый не знали на что тому следует посмотреть. А причиной столь яростного Игорева гнева было то, что с младых ногтей знал он поговорку: не птица среди птиц сыч, не зверь среди зверей еж, не рыба среди рыб рак, не скот среди скотов коза, не холоп среди холопов тот, кто у холопа работает… не муж среди мужей, кто жены слушает. Впрочем, знал эту поговорку, конечно же, и гонец.

Идя по правому берегу Днепра, вниз по его течению, Игрь как обычно прошел прежде земли полян, заглянул в те общины уличей, которых не успели оделить своей столь же небезвозмездной опекой печенеги, посетил всего пару сел тиверцев, и тогда повернул вновь на север к древлянам. Это был обширный и изобильный край, в богатствах которого светлейший князь чаял найти основное подспорье в расчетах с треклятым хазарским маликом. Тем более, что посыльные Ольги уже успели умучать его одними и теми же ее напоминаниями, настигая князя едва ли не в каждом втором становище. Между тем он и не догадывался, что гонцов его деятельная супружница направляла не только к нему. Когда кто-то из его отроков заговаривал о том, что дружинники Свенельда разодеты так, словно сами они цари, а матерые вои, вздыхая, рассказывали о них же, будто все мечи у тех самолучшей франкской работы с ручками из рыбьего зуба[269], обвитыми серебром и бронзой, — Игорь и не подозревал, что затевают они эти разговоры неспроста, что и здесь успели прошмыгнуть Ольгины баламуты.

Не смотря на то, что размер назначаемой дани, как водится, был оговорен год назад, во время прошлого полюдья, направляясь к деревскому князю Малу в Искоростень, Игорь выслал вперед посольство уведомить вождя древлян, что дань должна быть увеличена. Вымысливая причину, которой следовало бы изъяснить столь непочтительную и скоропостижную перемену честной договоренности, Игорь долго путался в обоснованиях, да наконец, махнув рукой, велел своим людям говорить — так, мол, светлейший князь русский урядил.

Путь к Искоростеню шел через густые леса, редевшие по мере того, как все чаще возникали впереди деревские поселения.

— Куржевина-то[270]! Благолепие! — восхищенно воскликнул ехавший впереди Игоря вовсе юный отрок Всемил, поставленный при необходимости срубать низко нависавшие ветви; воскликнул и тут же боязливо оглянулся на старших, ожидая вероятных насмешек на счет своей младой восторженности.

А лес стоял действительно чуден. Ствол каждого дерева был укрыт колючим белым мехом, каждая самая тоненькая веточка, густо усаженная сверкающими ледяными иглами, выявляла некое волшебное нездешнее цветение. И уж не было ничего странного в том, что дальнее бормотание тетеревов, кинувшихся токовать по случаю тихого нехолодного дня, казалось голосом Дива, а искристая ледяная пыль, сбитая с верхушки сосны проскочившей белкой, смотрелась паволокой самой Светлуши. Копыта дружинных лошадей продолжали торить дорогу в зачарованном лесу. Вновь позабыв о своем стремлении казаться старше и сдержаннее отрок Всемил, жизнерадостно выкрикивая подражающую тетеревиному голосу скороговорку, не без задора передразнивал птиц, где-то за версту отсюда от избытка жизненных сил сошедшихся на богатырское состязание:

— Обор-ву, обор-ву, круты перья, круты перья, круты перья, обор-ву, обор-ву!..

Но вот все явственнее сквозь мрежу переливающих крохотными огоньками веток стала проступать возносящаяся в белизну неба темная громада. Искоростень, стоящий на холме, с одной стороны обведенном речкой Ужом, с другой — вырытым широким рвом, огороженный шестисаженным земляным валом, верх которого венчала бревенчатая стена в двенадцать локтей, смотрелся воистину орлиным гнездом, способным терпеть ущерб разве что от молний Перуна. Но ворота сей непреступной крепости были растворены, мост через ров опущен, а возле него рассыпалось около сотни вершников из дружины князя, приготовившихся встретить гостей. Некоторые из них в стороне гарцевали на своих конях, стремясь тем самым умерить томительность ожидания. Иные о чем-то оживленно судачили, собравшись кружком, в середке которого по размашистым жестам нельзя было не угадать Мала.

В посаде, окаймлявшем подножие холма, также наблюдалось оживление. Люди куда-то торопились, мелькали яркие праздничные платки баб и нарядные пояса мужчин. Где-то (должно быть за стеной) гудошник пробовал струны своего инструмента. Не смотря на то, что вся подать, должно статься, была собрана прежде, из посадских изб люди несли к воротам, над которыми высилась красивая башенка с восьмилучевыми звездами и русскими солнечными крестами, какие-то мешки, естовые и пивные котлы в четыре, а то, пожалуй, и в семь ведер, которые, видно было, с немалым трудом тащили по несколько мужиков. Это, конечно, были приготовления к почестному пиру, каковым намеревались встретить древляне киевского князя.