Читать книгу - "Алексеевы - Степан Балашов"

Я открыл глаза. В комнате было светло, и на ее белесых стенах играли зеленоватые отблески от качающихся на утреннем ветерке освещенных солнцем кустов, выращенных перед окнами большого старого Комаровского дома, доставшегося Анне Сергеевне Штекер по наследству от родителей.

В 1873 году в этом доме ее отцом Сергеем Владимировичем Алексеевым была организована и оборудована для окрестного населения бесплатная Елизаветинская (названная в честь обожаемой им жены Елизаветы Васильевны) лечебница, которой заправлял молодой доктор (впоследствии знаменитый гинеколог Москвы) Владимир Акимович Якубовский.

Наверное, было около восьми часов утра. В доме все было тихо и не слышно (как это обычно бывало) шаркающих шагов хлопочущей хозяйки дома Анны Сергеевны, моей тетки Нюши, пригласившей меня пожить у нее месяцок летом 1934 года, в мое каникулярное время. Был мне 21 год; совсем недавно, в июне, я закончил (почти на круглые пятерки) четвертый курс ЛИТМО и с удовольствием отдыхал на даче среди родных.

Тетю Нюшу я вообще-то знал совсем мало, больше понаслышке, и приглашение пожить лето в Комаровке было получено, как я считал, благодаря Милуше^[76], дочери тети Нюши, которую, из ее детей, я лучше всех знал, ведь она останавливалась у нас в Ленинграде во время гастролей МХАТа. Поэтому, попав в Комаровку и будучи принят с полным радушием и приязнью тетей Нюшей, ее сыновьями – молодым красивым Володей^[77], с малых лет болеющим туберкулезом, Дрюлей и Гоней Штекер, а также Китри^[78], женой Гони, я всетаки чувствовал себя несколько стесненно, а поскольку успел ранее наслушаться рассказов про насмешки и розыгрыши, которые всегда устраивал Гоня, не сомневался, что и меня сия «чаша» не минет. Так оно и вышло; уж за какие мои недостатки или качества, я не знаю (может быть, за «провинциальность» ленинградца), только Гоня и его красивая жена Китри, с зеленовато-стальным холодным, «мечущим стрелы» насмешливо-пронизывающим взглядом необычных глаз, прозвали меня «дедом Пахомом»!

Почему? Не знаю, может быть, в силу некоторой, что ли, параллели с Лариосиком из «Дней Турбинных»: они коренные московские, столичные, а я кузен ленинградский, провинциальный, о котором когда-то, что-то они слыхали. Надо сказать, оба милых супруга, шутники и насмешники, были не без снобизма.

В 21 год я выглядел моложе своих лет, почти еще мальчиком, но если в гостях у хозяев дома появлялась красивая или просто хорошенькая женщина, дразнилки Гоня и Китри (а потом за ними и другие), знакомя меня с ней, непременно представляли меня с насмешливой улыбочкой: «А это наш дед Пахом!» Меня это мало задевало, скорее забавляло, и я даже сам, посмеиваясь, вступал в «эту игру», словесно обыгрывая свое «дедпахомство».

В то утро, о котором я начал писать, проснувшись окончательно и боясь нарушить тишину, я немного полежал в постели, прислушиваясь, потом осторожно оделся и крадучись, на цыпочках прошел в соседнюю большую комнату, с круглым обеденным столом посередине, откуда был выход на небольшую открытую веранду и в сад. Я прокрался на веранду и осторожно спустился в сад. День выдался солнечный, яркий и мне показалось странным, что тетя Нюша, обыкновенно встававшая рано (по бессоннице), до сих пор не появилась; я даже забеспокоился, не случилось ли чего, ведь она была сердечница, и, когда наступали сердечные приступы, Гоня часто впрыскивал ей камфару.

Потом я вспомнил, что вчера мы поздно засиделись в столовой, как обычно слушали часто передававшиеся в то время по радио оперы с участием итальянских певцов (Пертелле, Джильи, Марии Каллас) и оперетты Кальмана.

В особенности все любили «Фиалку Монмартра», из которой тетя Нюша хорошо знала наизусть многие арии и дуэты, и, занимаясь своими бытовыми делами, со свойственной ей природной музыкальностью с удовольствием напевала их: «бродила» в ней старая «закваска» опереточной примадонны со времен «Алексеевского кружка»!

Но в другой раз Анна Сергеевна напевала игривую шансонетку: