Читать книгу - "Лукреция Борджиа - Женевьева Шастенэ"

Эркуле не разделял ее мнения. 3 февраля он пишет своему послу письмо, предназначенное для святого отца и заканчивающееся так: «Этой ночью дон Альфонсо и донна Лукреция соединились, и мы полагаем, что оба остались этим удовлетворены». Папа и герцог располагали информаторами, уверявшими, что «Альфонсо проявил себя как галантный муж, трижды засвидетельствовав супруге свое почтение». К полудню Лукреция согласилась принять послов, дам и родственников, и все без исключения «пытались отыскать на ее лице следы одержанной мужем победы». Тщетно. Теперь она была уверена, что нравится своему супругу, однако ее деликатная натура не позволяла ей выказывать ни малейшего удовлетворения, и любопытствующей публике осталось лишь созерцать ее персону в ореоле спокойствия.

Филипп де ла Рош, выполнявший роль верного рыцаря на время торжеств, подошел к «крестнице» своего короля, чтобы пригласить ее спуститься в парадные залы. Лукреция была ослепительна в своем платье из ярко-фиолетового бархата, ее роскошные волосы, перевитые лентами, были распущены по плечам; она заняла свое место под балдахином, чтобы руководить празднеством. Однако толпа гостей была столь плотной, что никто не мог танцевать, а некоторые даже упали в обморок. Бонавентура Пистофило, личный секретарь Альфонсо, писал по этому поводу: «Синьора Лукреция красива и внешность имеет приятную, ее любезные манеры всегда приятны, а слова — учтивы». Бернардино Дзамботто проявил большую проницательность: «У нее очень красивое лицо, натура импульсивная, однако стыдливая и целомудренная. Все ей рады, поскольку надеются, что она сделает много хорошего для города благодаря могуществу папы, который очень ее любит»; что касается Каньоли ди Парма, он описывал «ее белую шею, красивую и приятно округлую, ее голубые глаза, совсем как в трактатах о красоте»³.

Если вся Феррара была благосклонно настроена к Лукреции, то Изабелла д'Эсте и ее окружение не сложили оружия, о чем свидетельствует письмо находившейся у нее на службе маркизы ди Кротоне:

Красоту новобрачной нельзя назвать совершенной, хотя она грациозна и соблазнительна, но моя госпожа Изабелла, по мнению наших, а также людей из свиты герцогини Феррарской, — по-прежнему самая прекрасная и настолько превосходит красотой молодую, что если бы последняя могла это предвидеть, она совершила бы свой въезд при свете факелов. Безусловно, государыня Мантуанская затмевает всех прочих женщин. Итак, мы одержали победу⁴.

Не будем лишать дам удовольствия съязвить. С позволения Изабеллы Мантуанской будет сказано, что изображения Лукреции на медалях начала XVI века подтверждают те определения — venusta, gentile, grazioza, amabile^[34], которые давали ей современники. Она волнует, она очаровывает, но не величественностью и не классической красотой, а переполняющим ее стремлением к счастью.

Она любила повторять: «Никогда не надо ни беспокоиться о завтрашнем дне, ни сосредоточиваться на грустной стороне жизни; надо хранить о прошлом лишь сладостные воспоминания»⁵.

Чтобы каждый мог повеселиться вдоволь, Александр VI отложил пост, благодаря чему в Ферраре — одном из самых процветающих городов Европы — целую неделю продолжались празднества. Эркуле не жалел денег. Художникам Фино и Бартоломео Брешани поручили расписать и позолотить кареты, предназначенные для дам, целая армия артистов участвовала в публичных спектаклях, поставленных Панидза-то и Пиццибечеари, ступеньки для тысячи зрителей были покрыты зеленым длинноворсовым бархатом. Фоном для торжеств служил Дворец правосудия, где Эркуле при помощи Ариосто, Строцци и Кальканьини велел устроить зрительный зал. Там должны были играть Плавта на латыни: «Эпидик», «Бакхиды», «Хвастун», «Купец», «Казина». Костюмы из шелка стоили 25 тысяч дукатов.

«Мой отец, — рассказывает Изабелла, — продемонстрировал нам костюмы, подготовленные для пяти пьес; он подчеркнул, что одежда эта послужит всего один раз сотне актеров, мужчин и женщин и что, по его мнению, театр составляет славу Феррары».

Первая комедия была сыграна 3 февраля. Лукреция в сопровождении Изабеллы и Элизабетты Урбинской вошла в охваченный нетерпением зал. Здесь было тепло и роскошно. Зеленые, красные, белые ткани покрывали стены, на них выделялись эмблемы Церкви, французского дома, принцев Феррары, Гонзага, Монтефельтро и Борджа; на последней отныне изображался бык рядом с белыми орлами дома д'Эсте. «Зал и сцену освещало такое количество светильников и канделябров, что отовсюду были видны самые мелкие детали, поэтому комедию играли в полной тишине, и никто не пожаловался на то, что ужинать придется с опозданием», — отмечал летописец. Изменения в планировке позволили расставить свечи вокруг подмостков.

Герцогиня Урбинская и маркиза Мантуанская были рядом с Лукрецией, и ей было ведомо, что все присутствующие ее рассматривают; те, что постарше, сравнивали ее с герцогиней Элеонорой, те, что помоложе, — с герцогиней Анной Сфорца и в особенности с Изабеллой, ее блестящей золовкой. Последняя тем временем не слишком одобрительно отзывалась о совершенстве стихов, об игре актеров, которой, по ее мнению, не хватало непринужденности. Эту даму, склонную высмеивать все и вся, раздражал восторг ее новой родственницы, и она стремилась его поубавить. Эта небольшая перепалка весьма развлекла гостей. В другие вечера нечто подобное повторилось на концерте, когда Альфонсо играл свою партию на виоле в сопровождении ансамбля шести музыкантов, или во время странных развлечений, вроде пантомимы, где пастухи со своими обезьянками-пастушками и пастушки со своими обезьянами-пастухами отплясывали куранту^[35] и приветствовали друг друга пируэтами, или когда античные боги спускались с небес, или когда устраивали фейерверки или бои драконов…

В последующие дни по утрам Лукреция предавалась лени и вставала в полдень, никого не принимала. Изабелла отмечает, что супруга ее брата по медлительности превосходит все женское население двора, тогда как она, всегда поднимающаяся с постели раньше всех, считала своим долгом принимать дам, пришедших поприветствовать герцогиню и нашедших двери ее апартаментов закрытыми.

Так, мысль взять реванш подтолкнула Изабеллу к тому, чтобы всячески постараться очаровать французского посла. Польщенный знаками ее внимания Филипп де ла Рош, услышав, как Изабелла поет для него кантилену, был пленен ее голосом и поцеловал ей руку, что дало даме предлог снять свою надушенную перчатку и преподнести ему, сопровождая дар «очень нежными и весьма учтивыми словами». Совершенно очарованный, он пообещал «хранить перчатку в своем ковчежце».

4 февраля невестка вышла лишь после обеда. «Вчера вечером, — писала маркиза Мантуанская своему супругу, — мы оставались в своих дворцах до пяти часов, поскольку синьора Лукреция пожелала провести все это время за туалетом, чтобы затмить в глазах всех присутствующих герцогиню Урбикскую и меня… У Вашего Сиятельства не найдется поводов завидовать моему присутствию на этой невеселой свадьбе, и скорее я должна завидовать тем, кто остался в Мантуе»⁶.