Читать книгу - "Великий князь Николай Николаевич - Юрий Данилов"

Все качества этого застывшего в своих воззрениях старца, не только внутренние, но и просто внешние, находились в ярком противоречии с требованиями того трудного времени, которое надвинулось на Россию. Нужны были широкий государственный ум, железная воля, кипучая энергия. Наблюдая же Горемыкина во время мимолетных наездов в Ставку, я лично всегда выносил впечатление о нем как о человеке, переутомленном жизнью и больше всего сосредоточенном на себе.

В таких условиях внутри России, в ее сердце – Москве накопившиеся нездоровые настроения разразились в начале июня 1915 г. серьезными народными беспорядками. Полиция вначале бездействовала и дала уличной толпе «разойтись». Сперва подверглись разгрому магазины, принадлежавшие лицам немецкого происхождения, а затем и вообще носившие вывески с иностранными фамилиями. Возбужденные погромом люди стали в конце концов врываться в частные квартиры и громить находившееся в них имущество. Были случаи побоев и даже отдельных убийств.

Постепенно беспорядки в городе разрослись и приняли кое-где враждебные правительству формы. Властям пришлось вызвать войска и прибегнуть к силе оружия. Только уступая этой силе, народные толпы, производившие волнения, рассеялись, и в Москве установился наружный порядок.

Причины волнений и погрома, происходивших в Первопрестольной, объяснялись в то время различно. Наиболее просто было приписать беспорядки раздражению столичного населения против немцев – они нас бьют на фронте, за это им здесь расправа в тылу.

Взрыв оскорбленного народного чувства – буйного, разнузданного, но все же в основе своей имеющего нечто от патриотизма!

Такова была официальная версия местных московских властей по сведениям, дошедшим до Ставки.

Но уже за границей наши союзники взглянули на московскую вспышку более широко. Там в ней увидели проявление народного негодования и раздражения не только против немцев – наших военных противников, но и против союзников, оставивших нас одинокими в трудный период отхода из Галичины.

«За последнее время, – доносил телеграммой от 12/25 июня наш посол в Париже, – французское правительство и военные круги озабочены известием о неблагоприятном по отношению к Франции настроению общественного мнения, обвиняющего французскую армию в бездействии. Даже в недавних погромах в Москве, – добавляет А.П. Извольский, – здесь склонны видеть враждебное отношение русского народа не только к немцам, но и вообще к иностранцам».

Во Франции обвиняют в создании такого настроения военную цензуру, давившую на прессу и не дававшую ей возможности говорить о потерях союзников в операциях у Арраса, предпринятых в начале мая с понятной целью помочь нам. Операции эти, как известно, тянулись с перерывами до второй половины июня, но не сопроводились какими-либо заметными результатами.

В наших правящих кругах люди, хорошо знавшие внутренние настроения народных масс, взглянули на московские события с еще более общей точки зрения. Военные неудачи и одиночество России могли, конечно, служить поводом для взрыва, но столь бурное проявление народного гнева могло случиться лишь в обстановке крайнего раздражения внутренним положением в стране. Оскорбительные и грозные речи, слышавшиеся по адресу царской семьи и гремевшего на всю Россию Распутина, были тому ярким доказательством.

Шутить с этими настроениями, да еще в условиях тяжелой войны, не приходилось.

События в Москве дали поэтому новый толчок тому влечению, которое давно уже образовалось в среде Совета министров из более передовых его членов. Это течение, по сведениям Ставки, возглавлялось А.В. Кривошеиным – главноуправляющим земледелием – и поддерживалось С.Д. Сазоновым и некоторыми другими членами Совета министров. Все они настойчиво выдвигали необходимость правительству в своих действиях опереться на общественные силы и вообще, как говорили тогда, «открыть клапан сверху», дабы уже чувствовавшийся революционный вихрь не взорвал всей государственной машины изнутри.

Верховный главнокомандующий горячо сочувствовал этому движению, и в Ставке были очень обрадованы известием о подробном и настойчивом докладе императору Николаю II мнения названной группы министров, сделанном А.В. Кривошеиным.

Император Николай II вообще не любил, чтобы отдельные министры затрагивали вопросы, касавшиеся общей политики государства. Однако при отсутствии у Совета министров принятой всеми его членами единой программы и при окаменелости председателя такие доклады являлись, в сущности, единственным средством доводить до сведения верховной власти об опасностях, которые ясно видели одни и не желали видеть другие члены высшего правительственного аппарата.

Точка зрения группы А.В. Кривошеина была поддержана Верховным главнокомандующим и в Ставке, как только в нее прибыл государь, через несколько же дней после московских событий. К новой предполагавшейся программе, не шедшей, впрочем, далее увольнения некоторых наиболее дискредитированных министров и привлечения к делу обороны общественных сил, в Ставке добавляли еще необходимость обеспечения более тесной связи между фронтом и тылом, для начала которой великий князь предложил собрать соединенное совещание из членов правительства и главного командования.

Вокруг верховной власти работали, конечно, и другие течения, но на сей раз император, по-видимому, склонялся на сторону тех советчиков, которые являлись отголоском общественных желаний.

Вначале были намечены более решительные перемены в составе правительства. Предусматривался уход Горемыкина, причем кандидатом на пост премьера называли в Ставке либо Кривошеина, либо Сазонова. Этого, однако, не случилось: император не пожелал расстаться с «милым стариком», как Горемыкина называла императрица. Должны были также оставить свои посты министр внутренних дел Маклаков Н.А., военный – генерал Сухомлинов, юстиции – Щегловитов и обер-прокурор Синода Саблер. Эти лица и в самом деле были постепенно уволены и заменены новыми министрами. Преемниками их соответственно явились: князь Б.Н. Щербатов, генерал А.А. Поливанов, А.А. Хвостов и А.Д. Самарин.

Среди новых министров были не просто «новые» люди; большинство их были подобраны с известным символическим значением. Князь Щербатов довольно хорошо был известен в земских кругах; его лично знал и великий князь, у которого брат нового министра полковник князь Щербатов состоял одним из адъютантов. Генерал Поливанов слыл опытным военным администратором и пользовался особым доверием в среде членов Государственной думы; А.Д. Самарин – московский губернский предводитель дворянства – выдвигался московскими общественными кругами и лучшей частью православного духовенства.

Соглашаясь на эти назначения, император Николай II поступался даже собственными симпатиями и симпатиями императрицы. Генерала Поливанова, например, царская чета не любила именно за его близость к думским кругам; с именем же Самарина связывалось представление как о лице, готовом пойти на решительные меры по оздоровлению высшего церковного управления и по борьбе с распутинским влиянием.

«Самарин пойдет против нашего друга и будет заступаться за епископов, которых мы не любим» – так писала о нем императрица в одном из своих писем.