Читать книгу - "Среди красных вождей - Георгий Соломон"

Наконец, совершенно пьяные пароходы с золотом ушли. И результаты не замедлили сказаться. Ломоносов пошел вместе со своим секретарем и советником по «финансовым» делам (если не ошибаюсь, это был некто Лазарсон, или Ларсон) по стокгольмским банкам с предложениями купить у него золото, почти буквально с протянутой шапкой, как он говорил в приведенной мною речи… Я думаю, самому непосвященному в таинства валютных операций читателю будет понятно, какое влияние это должно было оказать на стокгольмский золотой рынок: золото стало катастрофически падать… Вся моя работа пошла прахом!

И следующая партия золота, которую я продал(аведь я вынужден был продавать, ибо меня хватализагорло – ниже это будет иллюстрировано – аккредитованные советским правительством разные лица), пошла сразу по 2,12 шведских крон за золотой рубль, спустившись таким образом с 2,19, т. е., понизившись на семь пунктов. И дальше пошло по наклонной плоскости и вскоре рубль упал до 2,04. Мои банкиры, Ашберг и Шелль, честно служившие мне и помогавшие в поднятии курса, были в отчаянии. Ашберг специально приезжал из Стокгольма и просил меня повлиять на советское правительство, чтобы Ломоносову было запрещено продавать золото. О том же просил и Шелль…

Я был обессилен в этой борьбе, с головотяпством одних и уголовной политикой других! Я писал, посылал телеграммы. Но те, кто, не стесняясь, ставили потом и кровью народа добытую копейку ребром, нагло хохотали… А «аккредитованные» душили меня, писали на меня доносы, жалобы… Ниже я приведу любопытную жалобу – донос на меня Коппа…

Я был беспомощен. Был беспомощен и Красин, которого я бомбардировал телеграммами… А Ломоносов жрал – другого выражения я не нахожу – золото, поглощая его своей утробой… Из Стокгольма мне писали о тех пиршествах, которые там происходили…

Ах, читатель, тяжело было работать среди этого оголтения и всеобщего воровства! И деньги, народные деньги таяли – ведь я должен был питать и Зиновьева и всех его сподручников по Коминтерну… А ведь я пошел к советам для честной и продуктивной работы для блага народа… И во мне горло и жгло меня чувство виновности… ведь я был с «Ними»… А гуковские и ломоносовы ликовали… и ЖРАЛИ!..

– Что, – не скрывая своей радости, говорил он мне, – рублик то падает, хе-хе-хе, катится, неудержимо катится!..

Чтобы читателю было хоть сколько-нибудь понятно, в каком положении я находился, приведу один из многих примеров того, как «аккредитованные» правительственные агенты и агенты коминтерна, этой «свободной, независящей от советского правительства» организации (как уверяли и уверяют лиходеи, именующие себя правительством) действовали, выбивая из моих рук народные средства.

Вот брат знаменитого героя «храброго и мужественного советского фельдмаршала» Троцкого, господин или товарищ Бронштейн. Он командирован в Копенгаген для каких то, известных только ему одному и пославшим его, закупок для надобностей военного ведомства. У него какой то неограниченный кредит, что называется, «квантум схватишь». Он шлет мне телеграмму, например, о переводе ему (конечно, «немедленно») пяти миллионов крон. У меня есть много золота, русского бойкотируемого золота, но нет ходячей валюты. Я работаю над обменом золота на нее. Телеграфирую ему просьбу подождать. Но он – брат самого фельдмаршала, – он не может ждать. Он сыпет на меня по телеграфу угрозы. Жалуется своему всесильному в то время брату… Тот требует… угрожает… Натуживаюсь:… Посылаю… И это не один раз… Но должен сказать правду: братья Бронштейн, Троцкий и Ко» были еще сносны. С ними можно было еще говорить, им еще можно было приводить резоны.

Но вот выступает стильная в своем род советская фигура. Мой старый знакомый и «крестник» которого я, как я упоминал выше, принимал от советской купели – вельможа Копп.

дополнение:

(Копп Виктор Леонтьевич (1880–1930). Участник социал-демократического движения (с 1900 г.). Агент «Искры». При расколе партии в 1903 г. объявил себя «внефракционным», участвовал в профсоюзном движении в России. Освобожден из германского плена в 1918 г. В 1919–1921 гг. – представитель РСФСР в Германии, 1923–1925 гг. – член коллегии Наркомата иностранных дел, в 1925–1927 гг. – полпред в Японии, в 1927–1930 гг. – полпред в Швеции.).

Он находится в Берлине в качестве неаккредитованного перед германским правительством, но по существу, советского торгпреда, и в качестве такового он, по заданиям из центра, закупает и отправляет из Германии в Ревель для переотправки в Poccию на пароходах всевозможные товары, главным образом, сельскохозяйственные машины и инструменты. Боже, что это за товары!.. Я мечтаю о том, чтобы бывший мой сотрудник, инженер Фенькеви, сказал свое честное и правдивое слово по поводу того, что представляли собою эти товары, на которые шли миллионы и миллионы народных денег. Пусть он выступит с опровержением меня, пусть укажет мои ошибки. Ведь он в качестве заведующего транспортным отделом принимал и перегружал эти товары. Ведь он приходил ко мне, часто чуть не плача, и просил меня съездить с ним на пароходы осмотреть прибывшие грузы… Неужели он промолчит? Не верю, не хочу верить!..

Вот прибывает большой пароход, весь нагруженный косами… Фенькеви осматривает груз вместе со своим помощником, латышом агрономом, по фамилии, кажется, Скульпе.

Он летит ко мне, он привез «для обозрения» пять штук этих кос, которые должны пойти мужику для сенокошения. Он влетает ко мне. Он весь одно возмущение. Не русский, а венгр, он весь один гнев… Гневом дышит и честный Скульпе…

– Смотрите, Георгий Александрович, – говорить он на своем странном русском языке, – смотрите, вот чем должен косить русский мужик!.. Это косы, целый пароход кос, пришедший от Коппа…

И он, и его помощник берут одну за другой все пять кос и легко сгибают их. Косы перегибаются пополам и не выпрямляются – этопростая жесть! Ясно, что они не для работы. Я отказываюсь их принять, отказываюсь расходовать на пересылку их в Россию. Шлю телеграмму Коппу. Он нагло отвечает мне и требует, чтобы я принял эти «косы» и переслал их в Россию. Я отказываюсь. Но он успел уже телеграфно пожаловаться в центр. Он исказил истину, и я получаю строгий запрос, почему я отказываюсь. Отвечаю и объясняю, в чем дело. Идет обмен телеграммами, получаю ряд угроз. Стою на своем. Не принимаю бутафорских «кос», и в конце концов пароход уходит с «ценным грузом» обратно.

Снова пароход от Коппа. Он полон плугов. Фенькеви и Скульпе снова летят ко мне. Они умоляют меня съездить с ними на пристань и посмотреть на плуги. Едем. Громадный пароход набит, и на палубе, и в трюме, плугами. Неупакованные плуги на палубе все проржавели. Отодвигают люк трюма. Я гляжу в него и от изумления отскакиваю назад. Вместо стройного ряда плугов я вижу какую то фантастическую картину. Сброшенные кое-как в трюм, плуги эти от морской качки сбились в какую то плужную смесь, в которой лемехи, резцы, рога и колеса сцепились в хаотическом беспорядке, поломав друг друга… Не менее, если не более, пятидесяти процентов товара приведено в полную негодность, а остальные плуги могут быть использованы лишь после капитального, дорогостоящего ремонта… Снова я отказываюсь принять такой товар… Снова телеграммы, жалобы, угрозы… Снова Лежава, указывая на близость начала полевых работ, требует, чтобы я выслал хоть ту часть, которая годится для работы. Но капитан отказывается отпустить часть груза, – и он по своему прав – он требует, чтобы я принял или весь груз, или отказался бы от всего груза…