Читать книгу - "Тайны Конторы. Жизнь и смерть генерала Шебаршина - Валерий Поволяев"

По подсчетам Шебаршина, дальше ничего хорошего Россию не ожидало. Основной массе людей в ослеплении эйфории, в приступе оглушения это не было видно, а аналитикам было видно хорошо.

Один вопрос был слишком тяжелым, он буквально непосильной гирей висел у Шебаршина на плечах: что произошло с Крючковым, как он мог всех предать? А может, не предал, может, это не предательство, а что-то иное, чему пока нет объяснения? Кто знает…

В девять ноль-ноль в кабинете Шебаршина раздался булькающий звук вертушки (ну и придумали же голос для правительственной связи), звонила секретарша Горбачева:

— Вас просят быть в приемной Михаила Сергеевича в двенадцать часов дня.

Где у Горбачева находится приемная, Шебаршин, как он пишет в своей книге, честно говоря, не знал. Спрашивать у дамочки было неудобно, даже неприятно, и все-таки Шебаршин спросил. Объяснение получил короткое и точное.

Ехать из «Леса» в Кремль далековато, через всю Москву, через заторы, да еще, не дай Бог, танки пойдут в какую-нибудь сторону, поэтому Шебаршин выехал заранее — на такие вызовы лучше не опаздывать, — посидит у себя в кабинете на Лубянке, обдумает ситуацию, может быть, вычислит причину внезапного вызова в Кремль.

А на Лубянке… На Лубянке, как записал Шебаршин в своем дневнике, «Грушко срочно собирает коллегию. Коллективно посыпаем голову пеплом, принимаем заявление коллегии с осуждением заговора. В заявлении употреблено слово “замарано”. Начинается идиотический спор — не лучше ли написать слово “запачкано” или “ложится пятно”. Все как в Верховном Совете или в романе Кафки. Состояние всеобщего и дружного маразма, единственная невысказанная мысль: “Ну, влипли!”.

Да, влипли, да и еще как влипли. Бессильная ругань в адрес вчерашнего шефа не утешает. Предал, предал все и всех…»

На этой «высокой» ноте и завершилось заседание коллегии.

Когда все разбрелись по своим кабинетам, Шебаршин зашел в кабинет Грушко — тот был один, лицо потемнело, глаза запали, было видно, что он не спал ночь. Грушко сказал, что утром ему из машины позвонил Горбачев и велел всем пока работать спокойно. Дальше видно будет.

Голос у Грушко спокойный, тихий, а в глазах какие-то льдинки сидят: Грушко было еще хуже, чем Шебаршину. Он — первый зам в КГБ, а с первых замов спрос не меньше, чем с самого шефа.

— А меня в двенадцать ноль-ноль вызывают в приемную к Горбачеву.

— Я, кажется, догадываюсь, в чем дело, но подождем, что покажут события, — сказал Грушко.

После этого короткого, ничего не значащего разговора Шебаршин отправился в Кремль, к совминовскому зданию, где во втором подъезде располагался кабинет Горбачева. Обратил внимание, что на этот раз охрана очень тщательно проверяет документы. Раньше такого не было: кто-нибудь из прапорщиков взглянет на номер машины и великодушно махнет рукой — проезжай!

Сейчас все было по-другому — сейчас проверяли документы, и делали это очень тщательно.

В приемной у Горбачева народу было много: Силаев — председатель правительства РСФСР, Смоленцев — председатель Верховного Суда СССР, Баранников из МВД, Моисеев — начальник Генерального штаба, еще несколько человек — все «випы» — особо важные персоны. Вскоре появился Горбачев, здороваясь, обошел собравшихся. «Я представился, — записал Шебаршин в дневнике, — и он сразу же позвал меня в соседний, пустующий зал заседаний…

Разговор очень короткий. “Чего добивался Крючков? Какие указания давались Комитету? Знал ли Грушко?”

У меня вдруг пропала к нему вся неприязнь. Отвечаю, как на духу. Коротко рассказываю о совещании 19-го. “«Вот подлец. Я больше всех ему верил, ему и Язову. Вы же это знаете”».

Шебаршин покивал согласно, а про себя внезапно подумал, что Горбачев сам относится к категории людей, которым не всегда можно верить. И, во всяком случае, непросто понимать его поступки — они не вписываются в обычный сегмент человеческих взаимоотношений. Похоже, у Горбачева была разработана своя шкала человеческих ценностей, и не всегда она совпадала со шкалой ценностей человека, живущего, допустим, в глубинке России.

Взять, к примеру, нашего величайшего разведчика Кима Филби, Действовал Филби так, что в течение многих лет операции американской и английской разведок были сведены на нет, именно он сорвал тайные переговоры о сепаратном мире между западными разведчиками и немецкими генералами — то, что в кино удалось сделать легендарному Штирлицу. Кандидатура Филби даже рассматривалась в Лондоне на пост руководителя английской разведки.

Работал он блестяще, но в 1963 году, когда Филби находился в Ливане, в Бейруте, его выдала некая Флора Соломон, которую он давным-давно, еще в 1937 году, пытался завербовать для работы на СССР.

Для представителя английской разведки, с которым общалась Флора, это было ударом пыльного мешка по голове, он долго размышлял, что предпринять, а Филби сориентировался очень быстро и исчез из Бейрута.

Объявился он уже в Москве.

В «Лесу» есть длинная доска почета, где висят портреты разведчиков — Героев Советского Союза и Героев России. Там много легендарных людей, но Кима Филби среди них нет.

Когда в декабре одиннадцатого года на стене дома, где жил Филби, открывали мемориальную доску, то корреспондент газеты «Аргументы недели» Александр Кондрашов случайно подслушал разговор двух седых джентльменов, явно имеющих отношение и к разведке, и к самому Филби.

Один из них произнес довольно язвительно:

— Мишка-меченый не дал присвоить Киму звание Героя Советского Союза, побоялся гнева Маргарет Тэтчер.

Наверное, это была правда, потому что незадолго до смерти Филби, в восемьдесят седьмом году, трое харьковских студентов, сидя перед телевизором, увидели интервью Генриха Боровика с Кимом Филби.

Интервью их захватило, студенты-харьковчане не ожидали, что такие люди, как Филби, еще водятся на белом свете, и послали в Верховный Совет бумагу с предложением присвоить Киму Филби звание Героя Советского Союза.

Процесс присвоения звания Героя Советского Союза долгий, поэтому Крючков дал указание готовить представление. И бумаги дошли уже до самого верха, осталось только подписать, когда Крючкова вызвал к себе Горбачев. Устроил фирменную истерику: а что скажет по этому поводу госпожа Маргарет Тэтчер, а как Горбачев будет смотреть ей в глаза, а что подумают сами англичане и как они будут ругать пятнистого советского лидера, а?

И понесло Михаила Сергеевича, и понесло — не остановить. Документы, естественно, положили под толстое сукно, чтобы их не было видно.

Так Ким Филби не стал Героем Советского Союза.

В галерее Героев в «Лесу» висят портреты двадцати двух лучших разведчиков, двадцать третье место пока пустует. Это место Гарольда Адриана Рассела Филби (такое его полное имя)… Справедливость все-таки должна восторжествовать.

Много о чем думал Шебаршин, пока говорил Горбачев, — мысль ведь опережает речь, а уж мысли такого человека, как Шебаршин, были гораздо быстрее невнятной скороговорки тогдашнего советского лидера.