Читать книгу - "Плененная Иудея. Мгновения чужого времени - Лариса Склярук"

– Салам алейкум, – ответил сторож. – Что привело вас, уважаемые, в столь ранний час?

– Мое имя Садруддин. А это мой единственный сын Карим. Мы переписчики книг и принесли досточтимому купцу Умиду ибн Ади, да продлит Аллах его годы, заказанную им книгу Святой Коран. Мы прекрасно выполнили свою работу. Каждая страница книги начинается золотой буквой. Переплет сделан из мягкой кожи. Сообщи о нас, почтенный. – И Садруддин вложил в руку сторожу медный дирхем.

Сторож чуть скривился. Он хотел бы получить монетку получше, но что поделаешь, переписчики книг – не толстосумы. И, вздохнув, сторож поплелся искать слугу богатого купца. А переписчики книг остались почтительно ждать у бассейна.

Вдруг Карим почувствовал на себе чужой внимательный взгляд, и, повернув голову, юноша пробежал глазами по галерее, выискивая, чьи глаза его встревожили. В тени навеса стоял человек со странно выбритой головой, светлыми глазами и добродушием на круглом лице. Чуть приподняв бровь, юноша оглядел невысокую полную фигуру, цепи на ногах и что-то шепнул отцу. Отец, скосив глаза, недовольно отмахнулся.

Но тут вышедший слуга вежливо сообщил, что достопочтенный Умид ибн Ади ожидает пришедших. Сбросив при входе узконосые туфли, переписчики прошли в комнату.

Спустя два часа Бенедикт шел следом за переписчиками и был вполне доволен своей судьбой. Между тем как Садруддин всю дорогу выговаривал сыну за неожиданную покупку.

– Это все ты, негодный. Потратили все деньги. Зачем нам этот невольник? – недовольно ворчал он.

– Вы забыли, дорогой отец, да продлит Аллах ваши годы, сколько раз мама, ваша жена, просила приобрести невольника ей в помощь.

– Просила, просила. У женщины волос длинен, а ум короток. Ей бы все перед соседками хвастаться.

– И потом, считайте, отец, что вы совершили богоугодное дело. Вы человек добрый и не будете обижать несчастного невольника. А как бы ему пришлось, попади он в другие руки? Так что утешайтесь, что потратили свои деньги с пользой. И, как сказал поэт, «чем больше здесь казна расточена, тем выше в небесах твоя цена».

Садруддин-ока быстро оглядел любимого сына и, усмехнувшись, парировал его слова также поэтическими строчками: «Кто щедр без меры – шум пойдет о нем; и назовется щедрость мотовством»[47].

Оба засмеялись, довольные друг другом.

Сначала они пробирались через базар, оглушивший Бенедикта своим изобилием, яркими красками, не обычными восточными запахами. На прилавках лежали горы сладких персиков, бархатных, как щеки юных девушек; абрикосов, истекающих сладким янтарным соком; яблок, блестевших круглыми румяными боками.

Продавцы дынь, подбегая к прохожим, предлагали попробовать свой сладкий душистый товар, нарезанный крупными ломтями. От аромата свежих лепешек, посыпанных тмином, рот наполнялся слюной. Нос щекотали запахи жгучего красного перца, душистого черного, пикантной корицы, терпко-сладкой ванили.

Под навесами открытых палаток вспыхивали шелка, которые торговцы, встряхивая, расстилали перед женщинами. Теснились скрученные свитки пушистых ковров. Показывая качество товара, жестянщики постукивали по серебряным подносам, медным тазам, узкогорлым кувшинам для воды.

Вдоль глиняных стен стояли дервиши в рубищах с разноцветными заплатами, высоких ковровых шапках и с сумками для подаяний в руках. В толпе шныряли оборванные ученики медресе[48].

Жаркое полуденное солнце пекло непокрытую голову Бенедикта, неумолчный шум, стоящий над базаром, утомлял. Обливаясь потом, тяжело передвигая скованные цепями ноги, плелся Бенедикт за своими хозяевами, держа в руках большую, купленную ими дыню.

Наконец шум базара остался позади. И теперь их путь пролегал вдоль улиц с высокими глиняными глухими дувалами[49]. Изредка в заборах встречались невысокие резные калитки. Завернув в маленький тупик, они подошли к низенькой двери, покрытой синей краской и с кольцом вместо ручки.

В глубине просторного, чисто выметенного двора стоял приземистый дом, сложенный из глиняных кирпичей. Крыша дома была покрыта слоями желтой глины, и на ней топорщились пожухлые полевые травы. Журчала вода в неглубоком арыке. В тени виноградника висела клетка с перепелкой.

Возле тандыра[50]на низкой скамеечке сидела пожилая женщина в просторном цветном платье и на низком маленьком столике раскатывала тесто. На стук дверей она повернулась, встала, приветствуя мужа, и тут же, увидев чужого, прикрыла лицо краем косынки, которой была обвязана голова и концы которой спускались на шею и спину. Но, прикрывая лицо, женщина увидела цепь на босых ногах Бенедикта и выпустила край косынки из рук.

– Кого это вы, дорогой Садруддин, привели? – недовольно проворчала женщина, оглядывая монаха.

У нее было тонкое, худенькое, живое лицо, на котором быстро отражались все чувства. В сильно оттянутых мочках ушей качались большие серебряные серьги.

Садруддин-ока хоть и готовился всю дорогу, все же чуть с ответом замешкался, и Карим быстро пришел ему на помощь:

– Мы купили вам невольника. Теперь вы будете отдыхать как знатная госпожа.

– Да, невольника. Вы же сами просили, Рано, – опомнился Садруддин-ока.

– Невольника? – удивленно протянула Рано-опа и, схватившись за голову, громко запричитала: – Вай-вай, какие глупцы! Купили невольника, который толще хозяев. А сколько ему надо еды? А что он умеет делать? Где были ваши глаза? У него белые руки. У него живот как у бея. Вай-вай. Он же ни на что не годен.

Причитая, Рано-опа размахивала скалкой, которую продолжала держать в руке. Несколько опасливо глядя на эту скалку, Садруддин-ока решил проявить твердость и прикрикнул на жену.

– Молчи, женщина. Я так решил, – строго сказал он и поспешил укрыться в доме.

Рано-опа, глядя ему вслед, хотела продолжить свои причитания, когда молчавший до сих пор Бенедикт с достоинством произнес:

– Я умею читать на латыни. – И его добродушное лицо осветилось радостью.

Женщина с открытым ртом повернулась к нему. Какое-то время они смотрели друг на друга. Маленькие быстрые черные глаза женщины и светлые безмятежные глаза невольника. Потом женщина замахнулась на Бенедикта скалкой:

– У-у-у, шайтан.

Карим все это время старательно сдерживал смех и наконец позволил себе улыбнуться:

– Не сердитесь, мама.

– Урус? – вдруг спросила женщина Бенедикта.