Читать книгу - "Чудеса и диковины - Грегори Норминтон"

– В будущем, – уверял его я, – никто не вспомнит о военачальниках и государственных деятелях. Лишь меценаты останутся в памяти поколений.

Когда библиотека искусств еще только начиналась, а зима захватила власть над горами, до герцога дошли печальные новости о его прежнем учителе и придворном художнике, Теодоре Альтманне. Куссмауль как раз показывал мне плотоядные шипы на своем хлысте (громко расписывая их достоинства, так чтобы слышали его дрожащие подопечные), когда через крепостной двор промчался Альбрехт Рудольфус. Пытаясь схватить меня за руку, он нечаянно ущипнул меня за шею. Я последовал за ним к фонтану, улыбаясь сквозь слезы боли.

– Альтманн, – выпалил он. – Его тело нашли неподалеку от Шпитценберга.

– Где?

– В овраге, за деревней.

– Мертвым?

Герцог посмотрел на меня как-то странно.

– У него не было денег на жилье. Все, что он мог предложить, – свои художества. Видимо, хозяину постоялого двора наскучили боги и сатиры – Альтманну никогда не давалось сходство с натурой.

– Как он погиб?

– Замерз скорее всего. Деревенские старики не смогли понять, был ли он мертв до того, как за него принялись волки. – Альбрехт Рудольфус сжал кулаки. – Я ведь правильно сделал, что изгнал его? Это ведь было не… самодурство?

– Человек сам творец своей судьбы, ваша светлость.

– Я к тому, что обергофмейстер и его брат согласились с моим решением. Они его недолюбливали, живого. Но теперь, когда он умер – да-да, слухи уже пошли, – Альтманн может стать вроде как мучеником.

Так и случилось. С высоты своей мастерской я ощущал растущее раздражение Винкельбахов и Грюненфельдеров, которое подобно болоту затягивало основание моей башни. Герцог впал в виноватую меланхолию. Я же отправился на поиски женщин, чтобы забить их духами трупную вонь наших снов.

Да, я стал герцогским сутенером. Не удовлетворившись наблюдением за строительством библиотеки, присмотром за музеем и сбором книг, я сделался поставщиком более низменных удовольствий. С точки зрения плотских утех город Фельсенгрюнде был сущей пустыней, поэтому мне пришлось расширить сферу своих поисков вплоть до Крантора (в котором, несмотря на название, нет ни башен, ни журавлей, гнездящихся на кривых печных трубах) и Шпитцендорфа. Большинство девушек подходящего возраста были грубыми, ширококостными крестьянками. Но даже среди крестьян, в глухих деревнях, попадались настоящие красавицы: прекрасные розы среди сорняков, чьи родители, погрязшие в крайней нужде, обменивали своих дочерей на кошельки с осязаемым золотом. Каждой рыдающей матери и сурово молчащему отцу элегантно одетый, но чересчур малорослый итальянец обещал достойную службу в замке для их ненаглядных кровиночек. Да уж, Урсуле и Лотте, Марии и маленькой Илзе уготовано было занятие поистине благородное! Чтобы облегчить им переезд, мои дрожащие помощники в крытой повозке кутали девушек в меховые манто и надевали им на пальцы бронзовые кольца.

Альбрехт Рудольфус, который не решился самолично осмотреть девичий урожай, упивался моими описаниями добытых плодов. Дабы избежать скандальных слухов при дворе, он заплатил за размещение девушек на окраине города, в двухстах ярдах от западной стены замка, что позволяло втащить избранную на вечер девицу по желобу для мусора (каков символ для господ моралистов!) и провести ее в спальню к герцогу, не привлекая внимания.

На Своем островке, омываемом волнами слухов и сплетен, четыре девушки, вверенные моему попечению, погрустнели и потолстели. Целыми днями они скучали или скандалили из-за какой-нибудь стеклянной безделушки. Иногда я подумывал, а не послать ли кого-нибудь в Нюрнберг, чтобы разыскать моих прежних прелестниц. (Годы вряд ли были милостивы к Анне и Гретель: пиком их карьеры могла бы стать должность «мадам» в борделе.) Но мне не хватило духу. И дело отнюдь не в уколах совести, к тому времени совести как таковой у меня уже не было. Скорее я опасался печальных известий о судьбе своих бывших пассий. Вместо этого я прочесал улицу Таубенштрассе в районе ферм, единственном месте, где, по информации Клауса, можно было найти практикующих шлюх: жалких созданий со слезящимися глазами и гнилостным дыханием, которые, хоть и не годились для передовой, все же были способны поддерживать боевой дух пехоты хотя бы в тылу, С помощью почти трезвой «мамаши» (она была не старше меня, но постарела до времени и обладала изящной фигурой доярки) я принялся обставлять обиталище моих куртизанок.

Все эти труды отвлекали меня от насущных задач. Мне нужно было найти постоянных работников – отборный отряд мастеров, – чтобы заменить плотников и рабочих, которые рано или поздно отправятся восвояси, недовольные мизерной платой. Для этого я написал доверенным людям из нескольких городов, в том числе и своим надежным друзьям, Шпенглеру и Майринку, надеясь завлечь с их помощью художников, садовников, изготовителей масок – любых искусников и умельцев, чье мастерство может развлечь томного герцога.

В то утро, когда начались первые собеседования, я сидел рядом с Альбрехтом Рудольфусом в завешанной гобеленами полутьме герцогского зеркального коридора. Мой патрон, вспомнив маскировку студенческих лет, снял с себя все регалии и внешние признаки своего положения и велел не сообщать кандидатам, кто он на самом деле. Он не желал, чтобы почтение перед герцогской властью повлияло на их выступления. Он сменил свой скрипучий трон на обычный стул (такой же, как у меня, но без стопки подушек) и сказал, что проводить аудиенцию буду я, а он – только молчать и слушать.

Через несколько часов настроение у нас испортилось; первый день оказался полностью провальным – мы не нашли ни единого подходящего человека. Осталось ждать еще двадцать дней, пока не прибудет следующий, столь же жалкий отряд робких неумех…

Стражник, объявивший его, наградил меня таким многозначительным взглядом, что я тут же сбросил тупое оцепенение. После множества щелкоперов, штукатуров и третьесортных жуликов; после катастрофы с метателем ножей (зубы которого находили на полу и три недели спустя) и бородатой женщины с зажатым между ног членом; после всех горьких разочарований я снова был полон надежды.

– Войдите, – крикнул я.

Человек, вошедший в кабинет, был полностью лишен волос. Его голубые глаза казались голыми без ресниц; брови были отмечены лишь тонким валиком плоти. Чтобы подчеркнуть свой поразительный внешний вид, этот господин – кальвинист, надо думать, – облачился в мрачный черный костюм. Заинтригованный Альбрехт Рудольфус подался вперед. Мне захотелось нарисовать голову этого водяного, блестящую в пляшущем свете факелов, – голову, голую, как у зародыша.

– Синьор, у меня есть помощник, – сказал незнакомец. – Могу ли я?…

– Да, пригласите.

Он улыбнулся и, непрестанно кланяясь, завел в комнату маленького негритенка. Мальчик был одет так же, как и его хозяин. Он толкал тележку, содержимое которой – два шара на каком-то непонятном холмике – было накрыто мешковиной.