Читать книгу - "Главная тайна горлана-главаря. Книга 4. Сошедший сам - Эдуард Филатьев"

Александр Михайлов:

«Уход из Лефа Пастернака и некоторых художников ударил по самолюбию Маяковского. Тяжким грузом висели на нём чисто человеческие обязательства перед ближайшим окружением. Распусти Маяковский Леф – и что делать Брику? Где, в каком кружке царить Лиле Юрьевне? Вот какие совсем не литературные, но непростые для него вопросы должен был решать Маяковский».

Но возникает и такой вопрос: от чего (или, точнее, от кого) разбегались лефовцы? Не от Агранова ли и его коллег, появление которых в доме, что в Гендриковом переулке, превратило литературное объединение в «филиал ГПУ»?

Вряд ли стоит сомневаться в том, что гепеушники вербовали завсегдатаев лефовских «вторников» в осведомители. Хотя (и мы уже говорили об этом) многие из лефовцев были давними сотрудниками Лубянки.

Члены Литературного центра конструктивистов (ЛЦК), которых ещё совсем не так давно Маяковский звал присоединиться к Лефу, к уходу со своего поста лидера Левого фронта искусств отнеслись осуждающе. А конструктивист Николай Адуев обратился к нему со стихотворным обращением:

«И чтобы стать таким маститым и древним,

недоставало только от ЛЕФа уйти,

как Толстому – от Софьи Андреевны!».

Но Маяковский Новый Леф всё же оставил.

Вслед за ним это творческое объединение покинули Осип и Лили Брики.

И вновь обратим внимание на одну загадочную странность! Описывая эти, прямо скажем, драматические события, никто из тех, кто в них участвовал, ни словечком не обмолвился о том, как отреагировали на произошедший скандал те молодые люди в гимнастёрках и в штатском, которые присутствовали на каждом заседании Лефа.

Они тоже молчали? Точно так же, как Маяковский, который явно не хотел огорчать Лили Юрьевну, объявившую себя «хозяйкой» Левого фронта искусств?

Впрочем, нам известен (по воспоминаниям самих же лефовцев) лишь официоз событий, то есть то, что происходило у всех на виду. А когда лефовцы расходились, и в Гендриковом оставались только Маяковский и Брики, у них возникали разговоры. Были наверняка и споры, бурные, нелицеприятные. И Владимир Владимирович, никого уже не смущаясь, открыто высказывал всё то, что он думал о сложившейся ситуации.

И Агранов наверняка тоже высказывал Брикам и Маяковскому свою (гепеушную) точку зрения.

Между тем Борис Бажанов в октябре 1928 года прибыл в Ашхабад и получил там ответственный пост заведующего секретным отделом местного ЦК:

«Через несколько дней я заявил, что я страстный охотник, но на крупную дичь (должен сказать, что охоту я ненавижу). Позвонил Дорофееву, начальнику 46-го Пограничного Отряда войск ГПУ, который нёс там охрану границы, и сказал ему, чтоб он мне прислал два карабина и пропуска на право охоты в пограничной полосе на меня и Максимова. Что я сейчас же и получил.

В течение двух-трёх месяцев я изучал обстановку, а Максимов, которого я устроил на небольшую хозяйственную работу, исправно посылал на меня донесения в Москву».

Сгущались тучи и над головой Якова Блюмкина, являвшегося Главным инструктором по государственной безопасности Монголии и представителем ОГПУ в этой стране. По уже приводившимися нами словам Бориса Бажанова, он очень «злоупотреблял расстрелами», за что другой гепеушник, Георгий Агабеков, назвал его «диктатором Монголии». А начальник Разведуправления Красной армии Ян Берзин в октябре 1927 года отправил докладную наркому обороны Клименту Ворошилову. В ней сообщалось:

«Поведение Блюмкина весьма разлагающим образом действует на боеспособность Монгольской армии… Считаю, что в ближайшее время его нужно отозвать из Монгольской армии».

До Бориса Бажанова тоже дошли слухи о том, что Блюмкин в Монголии…

«… так злоупотреблял расстрелами, что даже ГПУ нашло нужным его отозвать… ГПУ не знало, куда его девать, и он был в резерве».

И Блюмкина из Монголии отозвали.