Читать книгу - "Генерал Скоблин. Легенда советской разведки - Армен Гаспарян"

Плевицкая платила тут за тех, кто, по тем или иным причинам, остался вне пределов досягаемости суда. И защита Плевицкой оказалась делом чрезвычайно трудным. Принуждены же были ведь и защитники признать допустимость гипотезы о советской причастности к делу, лишив себя тем самым возможности защищать сколько-нибудь ясно и убедительно противоположную позицию.

Но Плевицкая пострадала и за другое обстоятельство — к удивлению, особенно подчеркнутое той же защитой. Она была „иностранка“, на нее пала ответственность за преступление, совершенное при участии эмигранта во Франции — и преступление не первое. „Надо положить этому конец!“ — внушал присяжным прокурор. Для него это было яснее, чем всякие другие гипотезы относительно виновников преступления. Надо показать пример!

Надо, к сожалению, признать, что и неудачная позиция, выбранная защитой, и самый состав вызванных свидетелей давали присяжным обильные иллюстрации этого тезиса. Достоинство эмиграции было поддержано частью этих свидетелей, но, увы, далеко не всеми».

Однако были и те, кто считал, что суд так и не раскрыл всю шпионскую сеть большевиков и поэтому необходимо продолжать следствие. Бурцев писал в те дни генералу Деникину: «Посмотрите, что делается во Франции по делу Миллера. Кому следует из властей я доставил блестящие сведения: о непосредственных участниках похищения Миллера, большевиках Белецком, Г. (который сбежал), спокойно живущем здесь Любарском, затем о тех, кто служит орудием у большевиков, как Завадский и его целая организация, Савин (только что сегодня мне сказали, что он сбежал в Италию), Ларин (бывший дроздовец, глава возвращенцев), глава бельгийского ГПУ Григорьев, работающий и в Париже среди русских, известный всем писатель Крымов, миллионер, нажившийся на связях с большевиками, кто тесно связан был с Алексеем Толстым, когда тот подготавливал похищение Куприна или сманивал в Россию французского писателя Жида, и т. д. Все эти темы требуют не только опубликования, но многократных повторений и смелых формулировок. Надо, чтобы наш негодующий протест слышали не только русские, но и французы, и весь мир. Нужен боевой Национальный комитет, властный, сильный комитет. Политическое положение ужасное. Но начать настоящую нужную борьбу с большевиками мы можем в любое время, когда этого мы захотим. Итак, нужно, чтоб мы захотели как следует бороться с большевиками».

В этой связи интересна и позиция Льва Троцкого. В письме Зборовскому и Эстрину он указывал: «Что касается процесса жены генерала Миллера, то, разумеется, наши друзья не могут и не должны ни прямо, ни косвенно участвовать в этом деле. Отдельных лиц могут, разумеется, вызвать официально, в качестве свидетелей.

В этом случае насколько я понимаю, законы не позволяют уклониться от дачи показаний. Но схема показаний должна быть точно разработана заранее. Необходимо прежде всего заявить, что внутренних счетов между белыми и ГПУ мы не знаем, что из среды белых вербуются агенты-убийцы, и где кончается провокация, где начинается „белая оппозиция“, нам невозможно судить».

* * *

В тюрьме Надежда Васильевна Плевицкая вела дневник. Оригинал хранится в США, в архиве Колумбийского университета. Тетради, исписанные неровным почерком, были переданы туда в числе документов адвоката Филоненко после смерти певицы. Полностью дневник никогда не публиковался.

Мне повезло ознакомиться с его содержимым. Отдельные фрагменты привожу на страницах этой книги. Но самое интересное для большинства — слухи и сплетни русского Парижа — публиковать категорически отказался. На эмиграцию за прошедшие годы было и так вылито достаточно грязи. Достаточно вспомнить очень популярное сегодня у ряда публицистов утверждение — в вырождении классического русского национализма в современный российский нацизм виновата… русская эмиграция. Дескать, она не подготовила почву для преемственности.

Да, действительно: подавляющее большинство людей не понимают значения слова «нация» в статьях и выступлениях русских эмигрантов. Да, сегодня слова «националист» или «правый» приобрели ярко выраженный шовинистический оттенок. Но к русскому зарубежью это никакого отношения не имеет.

Великие русские философы Франк и Вышеславцев вывели такую формулу нации: «Объединение людей, связанных вместе в неразрывное целое общностью культуры, государственных и экономических интересов, историческим прошлым и общностью устремлений на будущее». То есть национальное единство фиксировалось не на этническом, расовом или языковом принципе. Главное — жить на благо России. Не случайно уже тогда в эмиграции появилось весьма точная формулировка: «Российская нация основывается на духовном родстве всех граждан страны».

Еще дальше пошел Иван Александрович Ильин. В одной из статей цикла «Наши задачи», написанных специально для чинов Русского общевоинского союза, он писал: «Быть русским значит не только говорить по-русски. Но значит — воспринимать Россию сердцем, видеть любовию ее драгоценную самобытность и ее во всей вселенской истории неповторимое своеобразие, понимать, что это своеобразие есть Дар Божий, данный самим русским людям, и в то же время — указание Божие, имеющее оградить Россию от посягательства других народов, и требовать для этого дара — свободы и самостоятельности на земле. Быть русским значит созерцать Россию в Божьем луче, в ее вечной ткани, ее непреходящей субстанции, и любовью принимать ее, как одну из главных и заветных святынь своей личной жизни. Быть русским значит верить в Россию так, как верили в нее все русские великие люди, все ее гении и ее строители. Только на этой вере мы сможем утвердить нашу борьбу за нее и нашу победу. Может быть и не прав Тютчев, что „в Россию можно только верить“, — ибо ведь и разуму можно многое сказать о России, и сила воображения должна увидать ее земное величие и ее духовную красоту, и воле надлежит совершить и утвердить в России многое. Но и вера необходима: без веры в Россию нам и самим не прожить, и ее не возродить».

Немногие знают, что в рядах белых армий сражались и евреи, о чем свидетельствует, к примеру, генерал Туркул: «В 3-й, помнится, роте моего батальона командовал взводом молодой подпоручик, черноволосый, белозубый и веселый храбрец, распорядительный офицер с превосходным самообладанием, за что он и получил командование взводом в офицерской роте, где было много старших его по чину. Он, кажется, учился где-то за границей и казался нам иностранцем.

В Корбины к нему приехала жена. У нас было решительно запрещено пускать жен, матерей или сестер в боевую часть. Ротный командир отправил прибывшую ко мне в штаб за разрешением остаться в селе. Я помню эту невысокую и смуглую молодую женщину с матовыми черными волосами. Она была очень молчалива, но с той же ослепительной и прелестной улыбкой, как и у ее мужа. Впрочем, я ее видел только мельком и разрешил ей остаться в селе на два дня.

Утром после ее отъезда был бой. Красных легко отбили, но тот подпоручик в этом бою был убит. Мы похоронили его с отданием воинских почестей. Наш батюшка прочел над ним заупокойную молитву и хор пропел ему „Вечную память“.

Вскоре после того меня вызвали к командиру корпуса в Харьков. Проходя по одной из улиц, я увидел еврейскую похоронную процессию. Шла большая толпа. Я невольно остановился: на крышке черного гроба алела дроздовская фуражка. За черным катафалком в толпе я узнал ту самую молодую женщину, которую видел мельком в батальонном штабе. Мы с адъютантом присоединились к толпе провожающих. Вокруг меня стали шептаться: „Командир, его командир“. Оказалось, что жена подпоручика во время моего отсутствия перевезла его прах в Харьков.