Читать книгу - "Аракчеев - Владимир Томсинов"

Семейная жизнь графа Аракчеева длилась недолго. В следующем, 1807 году Алексей Андреевич расстался со своей молодой женой, чтобы никогда более с нею не встречаться. В обществе объясняли этот разрыв грубостью графа, избыточной его ревностью. Рассказывали, например, что однажды при отъезде своем в армию Аракчеев наказал слугам не позволять графине выезжать в некоторые дома, о чем саму ее никак не предупредил. Когда вскоре после отъезда грозного мужа та села в карету с намерением куда-то ехать, лакей сообщил ей, что графом сделано запрещение туда ездить. Услышав это неприятное известие, графиня хладнокровно ответила слуге, чтобы в таком случае ее везли к матери. Там она и осталась жить.

Аракчеев, узнав по возвращении в Петербург о таком повороте в своей семейной жизни, немедленно поехал к жене. Две недели кряду каждый день, а то и дважды на дню ездил он в дом, где Наталья Федоровна нашла себе пристанище, пока наконец она не вняла его мольбам и не села с ним в карету, чтобы возвратиться домой. Карета проехала более половины пути и остановилась. Из нее вышел Аракчеев и пошел пешком по направлению к своему дому. А карета с его супругой развернулась и поехала назад. Так, по рассказам современников, закончилась семейная жизнь Аракчеева^[139].

Уход жены от Аракчеева мог быть вызван не только грубостью графа, но и нежеланием молодой женщины делить мужа с крепостной девкой. Наталья Федоровна была в Грузине и видела там у дома графа чугунную вазу, поставленную в честь Настасьи Минкиной. Возможно, видела и саму Настасью, да и наслышана была, наверное, немало о ее связи с Алексеем Андреевичем.

Существовали и другие версии расставания графа Аракчеева с женой Натальей Федоровной. Так, согласно рассказу, переданному Д. Кропотовым^[140], все случилось следующим образом. Аракчеев проезжал однажды по Итальянской улице столицы и заметил постройку большого каменного дома. Узнав, что дом строится обер-полицмейстером, бдительный граф заподозрил злоупотребление. Дело в том, что обер-полицмейстер получал сверх причитавшегося ему жалованья солидную сумму — в 100 тысяч рублей — на секретные расходы. Император Александр, которому Аракчеев доложил о своих подозрениях, тут же распорядился произвести ревизию этой денежной суммы и именно Аракчееву поручил сделать ее. Обер-полицмейстер бросился умолять Александра об отмене ревизии, но Его Величество был непреклонен. Получив книгу, в которую обер-полицмейстер записывал, на какие нужды расходовал он деньги, Алексей Андреевич принялся ее изучать. И внимательно читал все в ней записанное до тех пор, пока не наткнулся на строки о том, что из общей суммы, положенной обер-полицмейстеру на секретные расходы, дважды по 5 тысяч рублей получала… Наталья Федоровна, его дражайшая супружница. Всю ночь напролет граф не спал, ходил взад-вперед по кабинету. А ранним утром приказал своему камердинеру позвать жену сразу, как только она проснется. Когда Наталья Федоровна вошла в кабинет к мужу, тот бросился к ней с вопросом: «Вы, сударыня, изволите брать взятки с полиции?»

— Я не понимаю, о чем вы говорите, — залепетала она.

— Я говорю, что вы взяли от обер-полицмейстера два раза по 5 тысяч рублей!

— Я бы никогда их не взяла, если бы маменька… — Наталья Федоровна хотела объяснить свой поступок, но Аракчеев прервал ее на полуфразе и объявил тоном, не допускающим возражений: «Женщина, которая состоит на содержании тайной полиции, не может более оставаться у меня в доме. Извольте убираться, куда хотите. Чтобы через час вашего духа у меня не пахло!» Поступок графа — вполне в его характере, но маловероятно, чтобы Наталья Федоровна, которая не имела самостоятельных выездов в город и за которой ревнивый граф строго приглядывал, могла так своевольничать.

***

Как бы то ни было, после развода с молодой женой Аракчеев замкнулся от общества еще более. И служба стала значить для него отныне больше, чем когда-либо ранее. И так получилось, что в этот именно момент более, чем когда-либо в прошлом, стал он необходим императору Александру.

Князь П. А. Вяземский, относившийся к Александру I без особого восторга, но и без злобы и оттого понявший в его характере много такого, чего другие, менее беспристрастные наблюдатели понять не могли, писал в статье «По поводу записок графа Зенфта»: «Государь, вероятно, обратил первоначальное внимание свое на Аракчеева как на преданного и благодарного слугу императора Павла. Он имел административные военные способности, особенно по артиллерии, он был одинок в обществе, не примыкал ни к какой партии, влиятельной или ищущей влияния; следовательно, не мог быть орудием какого-нибудь круга; не мог быть и его главою. Государь не опасался встретить в нем человека, систематически закупоренного в той или другой доктрине. Не мог бояться он, что при исполнении воли и предприятий его будут при случае обнаруживаться в Аракчееве свои задние или передовые мысли. Вспомнив бывшего приятеля своего Наполеона, Александр мог так же, как и тот, не возлюбить идеологов. Сам Александр оставался в ином более идеологом, нежели практиком; но в работниках, в дельцах своих не хотел он идеологии».

Среди своих современников Александр I слыл слабовольным и малоискусным политиком. «Властитель слабый и лукавый» — кому незнакомы эти пушкинские строки? Н. И. Греч отмечал в своих «Записках»: «Император Александр Павлович был задачею для современников: едва ли будет он разгадан и потомством. Природа одарила его добрым сердцем, светлым умом, но не дала ему самостоятельности характера, и слабость эта, по странному противоречию, превращалась в упрямство». «В первые годы царствования, — писал об Александре I мемуарист А. И. Михайловский-Данилевский, — вообще отдавали справедливость кротости его и мягкосердию, но оспаривали политические его дарования, не подозревали в нем военных способностей и не полагали силы в его характере».

Этот взгляд современников на Александра I усвоили себе и многие авторитетные историки. «Александр был человек слабый и злой. Как слабый, он подчинялся всякой силе, не чувствуя в себе никакой», — утверждал В. О. Ключевский.

Поведение самого императора Александра как будто лишь подтверждало мнение современников о нем как о безвольном, слабом политике. Был он действительно уступчив, нерешителен, легко поддавался влиянию окружающих — но вот что не замечали: поддавался-то лишь в мелочах, только там, где не затрагивались его полномочия верховного властителя^[141]. Впрочем, нет особой странности в том, что эта черта поведения Александра ускользнула от внимания его окружения: в непосредственном общении с человеком в глаза чаще бросается лишь внешнее, разные мелкие детали, за которыми теряется подлинное и главное.