Читать книгу - "Августейший бунт. Дом Романовых накануне революции - Глеб Сташков"

Пока «Муромцы» бомбардировали немецкие позиции, Сандро бомбардировал царя письмами с требованием расформировать эскадру и подчинить «Муромцы» командирам авиационных дивизионов. Конечно же – ничего личного, «польза дела диктует»^[361].

26 октября 1916-го начальник штаба Алексеев дает отрицательное заключение на предложение великого князя. По странному совпадению, очень скоро Александр Михайлович оказывается в первых рядах великокняжеской оппозиции.

Во время войны «проснулся» даже Михаил Михайлович, с 1891 года живший за границей. Он, разумеется, тоже большой патриот. Мечтает поймать кайзера и отправить «на вечную каторгу на Сахалин». Рвется «возвратиться в Россию в такую трудную для всех нас, русских, минуту». Правда, совесть не разрешает ему оставить жену и детей. Поэтому просит он Николая II, «ради бога, назначь меня во главе всего здесь». «Здесь» – это в Англии, «всё» – это военные закупки. Разумеется, исключительно «для общей пользы дела, чтобы все было чисто, честно». Заодно уж Миш-Миш просит переводить великокняжеское содержание золотом, чтобы не терять на курсе^[362].

Как видим, к концу 1916 года отношения царя почти со всеми родственниками оставляли желать лучшего. Очень, надо сказать, некстати – в это время обстановка в стране накалилась до предела.

Самое удивительное, что народ в России жил в это время относительно неплохо. Конечно, война сказывалась на уровне жизни. Рост зарплат отставал от роста цен. В литературе можно встретить самые разные статистические данные. Не углубляясь в эту сложную тему, приведу лишь несколько цифр, которые я сознательно беру из советских, а не современных источников. Покупательская способность рубля составляла к февралю 1917 года 27 копеек от довоенного, т. е. рубль обесценился в 3,7 раза. Интересно, что всего за 8 месяцев Временное правительство обесценило рубль так же, как царское правительство за 2,5 года – в октябре 17-го его покупательская способность равнялась уже 6–7 коп.^[363]. И это следствие не революционного брожения 17-го года, а безграмотной политики тех самых «людей общественного доверия», которые дорвались до власти. За несколько месяцев они выпустили бумажных денег больше, чем за 2,5 года, когда страной руководили «темные силы» и «распутинские ставленники». Впрочем, нам, пережившим гиперинфляцию начала 90-х, даже цифры 17-го года не кажутся чудовищными.

В феврале 1917 года по распоряжению Морского министерства было проведено анкетирование рабочих петроградского Обуховского завода. «Анализ этих анкет определил среднюю стоимость содержания семейства из трёх человек в 169 руб. (в месяц), из которых 29 руб. шли на жилье, 42 руб. – на одежду и обувь, остальные 98 руб. – на питание». При этом самая низкая (по последнему разряду) зарплата на Обуховском заводе – 160 рублей, средняя – 300 руб.^[364]. Если брать воюющие страны, то лучше петроградских рабочих жили только английские.

Правда, к началу 17-го года в крупных городах начались проблемы с продовольствием. Хлеб в России был. Естественно, после призыва в армию миллионов крестьян его производство сократилось, но при этом Россия перестала вывозить хлеб за границу. Так что проблемы лежали в сфере экономического регулирования. Правительство ввело твердые цены на хлеб. В стране инфляция. Цены на промышленные товары растут, к тому же их катастрофически не хватает – промышленность работает на войну. Конечно, крестьянам не выгодно продавать хлеб, они его придерживают.

И все равно хлебных запасов вполне достаточно, чтобы прокормить и армию, и крупные города. Главный вопрос не в том, где взять хлеб, а в том, как его подвезти.

По сути дела, все несчастья начались с нехватки снарядов в 15-м году, результатом которой стало Великое отступление. Спешная эвакуация из Галиции, Польши, Литвы привела к развалу на железных дорогах. Этот развал привел к топливному кризису – не вывезти уголь из Донбасса. Нет угля – на железных дорогах совсем беда. А без железных дорог не вывезти хлеб из Черноземья. Соответственно – продовольственный кризис.

Как выйти из ситуации, не знал никто. Вся программа Прогрессивного блока сводилась к требованию «правительства доверия». Передайте власть в честные и чистые руки – и мы решим все проблемы. Но как? Блок не имел единой точки зрения даже на самый злободневный вопрос – продовольственный. Левая часть блока поддерживала предложенный правительством план продразверстки. С одной лишь поправкой: правительство этот план осуществить не сможет, а они, «люди доверия», – запросто. Правая часть блока видела выход в повышении твердых цен на хлеб. Тут, так сказать, классовые интересы. Левая часть – это промышленники и интеллигенция, правая – помещики. В 17-м году блок пришел к власти. И план продразверстки утвердил, и твердые цены повысил. В итоге разверстка окончилась полным провалом, а города оказались на грани голода.

Разумеется, «люди доверия» не могли разрешить вопрос с железными дорогами. Вплоть до начала 20-х его вообще никто не мог разрешить. Во Временном правительстве за эту проблему взялся либеральнейший и социальнейший кадет Некрасов, решивший, что нужно удовлетворять все требования железнодорожников. Поезда почти совсем перестали ходить. Большевики подошли с другой стороны. Во время гражданской войны на посту наркома путей сообщения побывали такие решительные и эффективные управленцы, как Дзержинский и Троцкий. Поезда совсем встали.

Выход был только один – покончить с войной. Но именно этого больше всего боялась оппозиция. Главная ее претензия к власти – царь собирается заключить мир. Оппозиционные лидеры настолько вбили это себе в голову, что легенда о готовности Николая II к сепаратному миру перекочевала в советскую историографию и гуляла в ней целых 50 лет, пока историки, наконец, не удосужились ее проверить. И выяснилось, что никаких доказательств нет. Николай II несколько раз получал предложения от немцев заключить мир, но каждый раз с негодованием их отвергал.

Правда, в желании закончить войну обвиняли не столько Николая II, сколько Александру Федоровну. Мы помним, что Николай Михайлович с первых дней войны заговорил о «гессенских влияниях». В июне 1915 года Павел Александрович рассказал царице, что «слышал, будто немцы предлагали нам условия перемирия». «Я предупредила его, – сообщает Александра Федоровна мужу, – что в следующий раз он услышит, будто я желаю заключения мира»^[365].

Императрица как в воду глядела. Через год вся страна талдычила, что она стоит за заключение мира. К этому ее, разумеется, подталкивает Распутин, который немецкий шпион или, в крайнем случае, работает на немцев бессознательно. Приплетали какого-то еврейского банкира Мануса и доходили до бредней про прямой телеграфный провод, по которому «старец» переговаривается с Вильгельмом II.