Читать книгу - "Царь Федор Алексеевич, или Бедный отрок - Дмитрий Володихин"

И сей центр принялся размышлять о себе, встраивать себя в картину мира.

Москва примеряла венцы Второго Иерусалима и Третьего Рима. Для этого ей хватало материальной силы и, тем более, веры. Но не хватало одного элемента — очень существенного и приобретаемого большим трудом. Элемента, без которого русская столица не могла добиться уважения в глазах греческой иерархии, доминировавшей на Православном Востоке.

Москве не хватало просвещения.

В XIV—XV веках здесь жили ученые и весьма ученые люди, накапливались солидные книжные собрания, но… все это существовало в разрозненном виде, вне какой-либо системы. Москва погружена была в решение бесконечно сложных политических задач, которые оставляли очень мало сил и средств на что-либо другое. Москву жгли татары. Москва переходила из рук в руки, пока шла великая междоусобная свара между потомками Дмитрия Донского — решалось семейное дело… с применением больших ратей и заграничных союзников. Москва собирала земли и власть.

Не до того было.

Лишь к концу XV века здесь выросла (точнее, накопилась) культурная почва и установилась политическая стабильность. Новые обстоятельства позволяли всерьез позаботиться о просвещении. Более того, новое положение Москвы требовало подобных шагов. Порфирогенита рисковала войти в сообщество христианских духовных центров, не переменив варварских одежд. Остаться в роли безмозглой силачки, над которой хихикают, как только она повернется спиной. Из этого положения был лишь один выход: найти хороших учителей, дать стране просвещение как систему, способную постоянно воспроизводить самое себя.

Недостаток его виден был на разных уровнях. Порой в иереи шел полуграмотный человек, «едва бредущий» по Псалтыри. Житейская ситуация. А порой русское духовенство сталкивалось с задачами, относящимися к богословию высшего уровня сложности, и страдало от недостатка знаний, позволяющих вести полноценное противоборство с духовным неприятелем. И это уже трагедия…

С особенным жаром дискуссии полыхнули в Европе под влиянием набирающего силу протестантизма — в середине XVI века. Одно дело — проклинать «прескверных лютор», воевать с ними, отрицать их, определять их чужесть интуитивно, и совсем другое — вести с ними серьезную полемику. Ко временам правления Василия III и Ивана IVсама эпоха, громко стуча в ворота, потребовала развернуть государственную мощь и церковную мудрость лицом к проблеме умственной скудости. Как русскому правительству, так и русскому духовенству насущно требовалась школа: и самое простое училище, и настоящая академия, сравнимая с европейскими университетами.

Светская и духовная власти ощутили новые потребности.

Государству были необходимы переводчики-полиглоты для дипломатической службы и перевода западной литературы практического характера. Не менее того правительство нуждалось в людях широко образованных, способных осваивать знания, относящиеся к прикладным специальностям: военному искусству, чеканке монеты, фортификации, горному делу, всякого рода промышленному производству и т. д.

Церковь же испытывала нужду в просвещенных деятелях, которые совладали бы с титаническим объемом работы по исправлению богослужебных книг, смогли бы переводить учительную литературу, вести диспуты с униатами, расколоучителями и еретиками, а также поддерживали бы своей ученостью авторитет Московской иерархии на Православном Востоке.

Полтора столетия прошло под знаком великой жажды — жажды устроить собственную академию.

Русская культура XVI—XVII столетий, в отличие от периодов более ранних, несет весьма отчетливые следы этатизации, иначе говоря, огосударствления. Государство и Церковь, также являющаяся одним из составных элементов старомосковской государственности, настойчиво стремились к введению в живописи, архитектуре, литературе определенных канонов. Эти каноны должны были соответствовать четким догматическим и каноническим требованиям. А от живописцев и духовных писателей требовалось поддерживать образ величественной симфонии двух сил: богоизбранного русского православного Священства и могучего русского православного Царства.

Подобное положение вещей являлось следствием тяжкой доли Московского государства, окруженного сильными неприятелями и гораздо более привычного к войнам, нежели к миру; следствием хозяйственной бедности страны и ее малонаселенности. Единство власти, единство военной силы, политическое единство, наконец, были насущно необходимы, и это делало почти неизбежным единство идеологии. Роль частных лиц и даже целых общественных групп как игроков на этом поле очень долго оставалась незначительной.

Русское просвещение, исключая лишь образование элементарного характера, создавалось государством и Церковью, возводилось ими из ничего до уровня, обеспечивавшего в будущем самостоятельное развитие. Большая трагедия состоит в том, что будущее этим ресурсом не воспользовалось…

* * *

Итак, еще в середине XVI столетия наши «книжники» — средневековые интеллектуалы — всерьез заговорили о необходимости завести училища. И действительно, в Москве рано появились «профессиональные» школы, готовившие специалистов для приказных (управленческих) учреждений. Они представляли собой нечто наподобие современных техникумов. Талантливые русские дети обучались вместе с детьми московских иностранцев в школе Немецкой слободы. Однако сколько-нибудь серьезное образование там дать не могли. Русская литература была довольно бедна переводами тех сочинений, знакомство с которыми, по понятиям того времени, делало человека образованным.

Лишь освоение одного из универсальных языков науки и высокой культуры могло обеспечить необходимый объем знаний. К ним в XVI—XVIII столетиях относились греческий и латынь. Пока правительство и Церковь, радевшие об учреждении полноценных школ, не нашли учителей, знавших эти языки, дело просвещения стояло на месте.

В XVII веке русская культура в целом и русское просвещение в частности прошли через полосу борьбы между «грекофилами» и «латинствующими», иначе говоря, — сторонниками ориентации на греческий язык и греческую православную культуру или же на латынь и культуру западноевропейскую. Вопрос о создании крупных училищ оказался напрямую связан с этой дилеммой.

Выбор языка обучения стал исключительно важен. Греческий стоял ближе Византийской цивилизации и православию, а латынь приближала Россию к Европе. Во всяком случае, к ее католической части…

Образование в Московском государстве играло роль ступени в духовном просвещении личности, оно никогда не являлось простым актом получения знаний. Церковь мощно влияла на все, что происходило в этой сфере. Соответственно, устройство греческих училищ было для нее приоритетным.

В Москве с почетом принимали греков — выходцев со Святого Афона, из Святой земли и т. п. Их всячески старались склонить к преподавательской работе. Однако сами приезжие греки нередко страдали недостатком образованности. В их среде, существующей под пятой иноверных правителей, внутри иноверного общества, духовное просвещение находилось в плачевном состоянии. Некоторые из греческих «книжников» получили образование в училищах латинизированного типа. Это создавало серьезную проблему. В Москве, как писал протоиерей Георгий Флоровский, видели «беспокойную связь "греческого" и "латинского"» и не без оснований опасались ее.