Читать книгу - "Тайные общества русских революционеров - Рудольф Баландин"

«Если новый государь, получив скипетр из рук революции, намерен держаться в отношении цареубийц старой системы; если Рысакова намерены казнить, было бы вопиющей несправедливостью сохранить жизнь мне, многократно покушавшемуся на жизнь Александра II и не принявшему физического участия в умерщвлении его лишь по глупой случайности. Я требую приобщения себя к делу 1 марта и, если нужно, сделаю уличающие меня разоблачения. Прошу дать ход моему заявлению.

Андрей Желябов. 2 марта 1881 г.

Р.S. Меня беспокоит опасение, что правительство поставит внешнюю законность выше внутренней справедливости, украся корону нового монарха трупом юного героя лишь по недостатку формальных улик против меня, ветерана революции. Я протестую против такого исхода всеми силами души моей и требую для себя справедливости. Только трусостью правительства можно было бы объяснить одну виселицу, а не две.

Андрей Желябов».

На то время у полиции не было никаких улик о причастности его к покушению на царя. 3 марта Перовская и Тырков на Невском купили газету с новым правительственным сообщением. В нем говорилось, что ранее арестованный Желябов признал себя организатором убийства царя.

Узнав о его заявлении, Перовская (они любили друг друга) была ошеломлена. Тырков был в недоумении, спросив ее:

– Зачем он это сделал?

– Верно, так нужно было, – тихо ответила она.

Судя по всему, Желябов брал всю вину на себя в надежде, что тем самым избавит от смерти Рысакова и направит полицию на ложный след. (Он не знал, что виселиц будет не две, а больше. Не догадывался и о том, что тот, кого он назвал «юным героем», таковым вовсе не является, став предателем.) Ему все равно грозило суровое наказание, и, в таком случае, не лучше ли посмертная слава тираноборца, чем заурядного террориста? Но самое главное: он написал правду.

Товарищи уговаривали Перовскую покинуть Петербург хотя бы на время. Но она решила во что бы то ни стало освободить Желябова, надеясь организовать нападение на конвой или взорвать бомбу в здании Окружного суда во время заседания… Ее несбыточные проекты показывали, насколько потрясли ее признания Желябова.

Вскоре в Петербурге начались массовые обыски и аресты. Порой в Дом предварительного заключения отвозили даже тех из революционеров, на которых в полиции не могло быть никаких компрометирующих материалов. В частности, полицейские ворвались в квартиру члена Исполнительного комитета Николая Саблина, хранившего взрывчатку. Он застрелился. По-видимому, опасался, что на допросах может, не выдержав давления и мучений, выдать кого-нибудь из товарищей.

Теперь народовольцам стало ясно, что обыски и аресты проводились не случайно, а по каким-то сведениям, которые получила полиция. От кого? Это оставалось неясно. Позже выяснилось, что предал их всех Рысаков.

Он был самым молодым из участников покушения и не имел опыта революционной работы. Вот как он стал цареубийцей.

Осенью 1880 года Исполнительному комитету сообщили, что студент Горного института Рысаков готов принять участие в террористических актах. Узнав, что ему всего 19 лет, члены Комитета ответили отказом. Но рекомендовавшие его народовольцы ручались за него и предложили провести проверку. Ему дважды поручали получить отправленные по подложным накладным из провинции части типографского оборудования. Он четко выполнил эти задания. Затем участвовал в «наблюдательном отряде», следившем за перемещениями Александра II по Петербургу.

Когда Тимофей Михайлов неожиданно отказался бросать бомбу, пришлось срочно искать ему замену. Вызвался Рысаков. Раздумывать было некогда. Он стал третьим «метальщиком».

Попав в руки опытных следователей, которые посетовали на его молодость, припугнули неизбежной скорой казнью через повешение и пообещали ее отмену за полные сведения обо всех злоумышленниках и явочных квартирах, которые ему известны, Рысаков был совершенно подавлен происходящим. Осознав ужас своего положения, он стал давать подробные показания. А память у него была хорошая…

30 марта 1881 года он написал прошение о помиловании:

«Ваше императорское величество, всемилостивейший государь! Вполне сознавая весь ужас злодеяния, совершенного мною под давлением чужой злой воли, я решаюсь всеподданнейше просить ваше величество даровать мне жизнь единственно для того, чтобы я имел возможность тягчайшими муками хотя в некоторой степени искупить великий грех мой. Высшее судилище, на приговор которого я не дерзаю подать кассационную жалобу, может удостоверить, что, по убеждению самой обвинительной власти, я не был закоренелым извергом, но случайно вовлечен в преступление, находясь под влиянием других лиц, исключавшим всякую возможность сопротивления с моей стороны, как несовершеннолетнего юноши, не знавшего ни людей, ни жизни.

Умоляя о пощаде, ссылаюсь на Бога, в которого я всегда веровал и ныне верую, что я вовсе не помышляю о мимолетном страдании, сопряженном с смертной казнью, с мыслью о котором я свыкся почти в течение месяца моего заключения, но боюсь лишь немедленно предстать на страшный суд Божий, не очистив моей души долгим покаянием. Поэтому и прошу не о даровании мне жизни, но об отсрочке моей смерти.

С чувством глубочайшего благоговения имею счастье именоваться до последних минут моей жизни вашего императорского величества верноподданным. Николай Рысаков».

Аркадий Тырков, арестованный в ночь с 13 на 14 марта по оговору Рысакова, тем не менее признавался, что ни разу не испытал к нему враждебного чувства. По его словам: «Это был еще совсем юный, добродушный и жизнерадостный провинциал. Вчера – еще просто мальчик в самом разгаре, если так можно выразиться, своей непосредственности, сегодня – цареубийца… сам бросивший первую бомбу. Он видел кровь посторонних людей, пострадавших от его снаряда… Он видел толпу, сбегавшуюся к месту катастрофы, у которой в глазах был ужас перед совершившимся и негодование к нему, Рысакову… на суде, мне помнится, он говорил, что он совсем не террорист, а мирный деятель. Этим заявлением, наивным с первого взгляда, он не отрицал, конечно, факта метания бомбы, а отгонял от себя и от других мысль, что он может вообще убивать людей. Таким образом, не один только животный инстинкт самосохранения, а более сложный комплекс чувств душил его с такой силой, что лишил всякого самообладания и бросил целиком во власть чужой воли.

Рысаков был, как говорили, способный юноша, хорошо знал математику. Память у него была очень точная и, вероятно, развитое воображение. В нем ходила какая-то скрытая, не развернувшаяся еще силушка (к его приземистой, широкоплечей фигуре с большой головой это слово вполне применимо), но вся беда в том, что ему слишком рано дали такую ответственную роль…

Таких людей клеймят ужасным словом “предатель”, и этим исчерпываются все счеты с ним. Мне хотелось показать, что… он заслуживает только жалость, а не презрение».

Отдавая должное добрым чувствам благородного Тыркова по отношению к тому, кто выдал его, учтем свидетельство более убедительное – самого Рысакова. Ведь он в прошении о помиловании покривил душой. Написал, что был вовлечен в преступление под воздействием чужой злой воли, сослался на свою веру в Бога и стремление покаяться. Но ведь он сам вызвался стать террористом. Где же его искренность в данном письме? Чувствуется голос духовно сломленной личности. Называет себя имеющим счастье считаться верноподданным императора, тогда как всего лишь месяц назад бросил бомбу под карету предыдущего царя…