Читать книгу - "Собственные записки. 1811-1816 - Николай Муравьев-Карсский"

– Commandant, il est cruel à vous de me duper ainsi! J’attendais avec impatience le moment ou j’allais cesser de souffrir; j’attendais ce moment de votre bienfaisance, quand vous me présentiez l’arme; mais elle n’est pas chargée. Allez! Ce n’est pas bien a vous de prolonger ainsi mes souffrances en reculant l’instant désiré de ma mort; je m’en irai geler cette nuit, tandis que tout aurait pu être termine dans ce moment.[104]

Мне понравилась твердость духа этого несчастного. Я ему дал поесть и рубль серебром:

– Pour charger l’arme, – присовокупил я, – une autre fois que l’envie vous prendra de vous plomber la cervelle.[105]

Перовский ему тоже дал рубль, и сверх того я его послал с запиской к Волкову, чтобы его приняли в госпиталь и имели хорошее за ним смотрение. Волков, как выше сказано, был адъютантом у графа Сент-При, которому поручено было смотреть за пленными французами. Волков при свидании уверял меня, что просьба моя была исполнена, почему полагаю, что этот француз, которого я, впрочем, более не видел, выздоровел.

Когда я несколько оправился в силах, так что мог выходить, то пошел к князю Петру Михайловичу Волконскому проситься в отпуск в Петербург для излечения болезни. Князь подробно осведомился о состоянии моего здоровья и приказал идти к Толю для получения отпуска. Так как я еще в Радушкевичах просился через полковника Черкасова в отпуск, то напомнил о том Толю, сказав, что до сих пор не получил еще разрешения. Толь отвечал мне, что Черкасов отнесся обо мне с невыгодной стороны, что, впрочем, отпуск давно отправлен ко мне по начальству. Толь не стал бы разбирать моей ссоры с Черкасовым, а потому, во избежание новых неудовольствий, я промолчал и вышел от него. Но билета на отпуск я нигде не мог найти и уже отчаивался ехать в Петербург, как неожиданно вошел ко мне родственник мой, Артамон Муравьев 3-й, который состоял при Чичагове и приехал с Немана в Вильну, чтобы выхлопотать себе также отпуск в Петербург. Бумаги мои ошибкой к нему попались, и он их привез, чему я крайне обрадовался, и мы уговорились вместе ехать. В то же время пред отъездом моим я получил жалованье и фуражные деньги, так что с теми деньгами, которые у меня еще оставались, собралось у меня до 700 рублей ассигнациями.

1812 года 31 декабря ввечеру приехал я в Петербург прямо к дяде Николаю Михайловичу Мордвинову, у которого воспитывалась с дочерьми его сестра моя Софья. Я вошел в комнаты в дорожной своей одежде, бурке и башлыке. Меня не узнали и, как тогда были Святки, то приняли сначала за кого-нибудь из переодевшихся дворовых людей. Меня долго осматривали и узнали только тогда, когда я скинул башлык. Все бросились меня обнимать, и я был истинно счастлив видеть себя снова в кругу близких и любящих меня родных, после целого почти года, проведенного вдали от своих, в трудах, нуждах всякого рода и без известий о своих домашних и близких людях. Дело, разумеется, началось с чая; посадили меня, и все, расположившись около меня, стали расспрашивать. Одна только тетка Катерина Сергеевна уговаривала меня отдохнуть, предоставляя себе удовольствие беседы до другого дня. Но, прежде всего, хотелось мне расспросить об адмирале Мордвинове и дочери его Наталье Николаевне, и я узнал, что во время вступления неприятеля в Москву он уехал с семейством в новое свое Пензенское имение. О батюшке имелись неполные сведения, ибо он редко писал. Я узнал, однако же, что он вступил в службу по кавалерии полковником и формировал ополчение в Нижнем Новгороде. Полагали, что брат Александр тоже в Нижнем Новгороде. Там же находился и брат Михайла, который выздоравливал от полученной им под Бородиным раны.

Переночевав у дяди, я на другой день переехал в казенный дом Кушелева, где полковник Эйхен дал мне прежнюю мою квартиру. Я начал лечиться у нашего штабного врача Свеяского, который прописал мне купоросные кислые капли. Дня два принимал я их с водой и оставил; скорее полагаю, что впоследствии получил облегчение от молока, которое постоянно продолжал пить.

* * *

Итак, кончилась моя первая кампания 1812 года. Я много перенес, много трудился и был крайне утомлен; но, пережив страдальческое свое положение, много приобрел опытности, хотя много потерял по службе, ибо товарищи обогнали меня в чинах: я стал даже ниже тех, которые в 1811 году были колонновожатыми под начальством моим, уже были поручиками, а я оставался прапорщиком. Это произошло оттого, что я имел несчастие служить под начальством человека негодного, который был вообще презираем и своими начальниками, и подчиненными. Теперь еще не могу хладнокровно слышать имени Черкасова. Он был причиной, что я несколько раз провинился по службе, хотя не буду и себя в том оправдывать.

Когда я несколько поправился в здоровье, то, в намерении отыскать братьев, отпросился в отпуск в Москву. С чувством благоговения и горести увидел я развалины нашей старой Москвы. Я проезжал пустырями в тех местах, где прежде возвышались здания, и на сих пустырях торчали одни трубы сгоревших строений. К тому времени собралось уже много обывателей, но они жили тесно, помещаясь в лачугах, кое-как ими построенных на зиму. Замоскворечья более не существовало; Кремль был как бы выворочен наизнанку: древние стены его во многих местах обрушены, церкви разорены. Мы, русские, могли гордиться развалинами нашей древней столицы, принесенной в жертву для спасения отечества.

С увлечением въехал я в уцелевший дом князя Урусова,[106]где стекалось так много воспоминаний из нашего юношества, и спешил все в нем осмотреть. В больших парадных комнатах помещался у французов госпиталь; стены были попорчены гвоздями, вколоченными для развешивания амуниции; мебель была поломана и вчистую ободрана. На образах домовой церкви князя Урусова сделаны были похабные французские надписи. Из фамильных портретов, развешанных по стенам занимаемых нами комнат, только некоторые остались, и те были прорваны. Библиотека отца моего была растаскана, и сочинения разрознены; везде видны были следы грабежа и бесчинства, как бы после нашествия вандалов.

Случилось, что брат Александр прибыл из Нижнего Новгорода в Москву перед самым моим приездом. Велика была наша радость друг друга увидать. Я узнал, что батюшка вступил в военную службу и определил в оную несколько из своих учеников, которых было уже довольно много; узнал, что отец формирует в Нижнем ополчение и был назначен начальником штаба к графу Петру Александровичу Толстому, который командовал сими ополчениями; что князь Урусов был очень недоволен на батюшку за то, что он его оставил, и даже намеревался отказать ему от наследства; но что батюшка, невзирая на сие, не оставил службы; что у него нечем было нам помочь; что князь Урусов отказался от вспомоществования нам и, дав Александру 500 рублей, сказал, чтобы впредь мы ничего более от него не ожидали.