Читать книгу - "Дневник. 1873–1882. Том 1 - Дмитрий Милютин"

Всё это я доложил вчера государю, присовокупив, что если в скорой мобилизации армии в нынешнем ее составе можно ожидать серьезных затруднений, то, разве, со стороны финансов и, кроме того, по неразрешению Государственным советом давно уже разработанного проекта закона о военно-конской повинности.

Государь выслушал мои объяснения без особенного внимания, как бы оставаясь по-прежнему в убеждении, что войны не будет. Он прочел, разумеется, под условием соблюдения строгой тайны, составленный после Рейхенбергского свидания протокол, в котором подтверждалось желание трех императоров воздерживаться от вмешательства в происходящую на Балканском полуострове борьбу, однако ж уже не безусловно, а с оговоркой, что такой образ действий будет соблюдаться только до тех пор, пока можно будет смотреть равнодушно на эту борьбу. При этом предусматриваются два случая: решительного перевеса турок над христианами или христиан над турками. На тот и другой случай установляются на сей раз уже более определенно намерения трех императорских кабинетов: если восторжествует мусульманство, то Европа потребует восстановления quo ante bеllum^[87]; в противном случае намечены в общих выражениях следующие предположения: расширение пределов Сербии и Черногории, возможность образования отдельных государств Болгарии, Румынии и Боснии и присоединения Фессалии и Македонии к Греции, образование вольного города в Константинополе, присоединение некоторых клочков турецкой территории к Австрии (на берегу Адриатического моря и в северо-западной Боснии), а также возвращение России отторгнутой части Бессарабии на левом берегу Дуная и присоединение Батумского порта.

Таким образом, теперь по крайней мере выяснилось, чего можно ожидать или на что надеяться в будущем. Однако ж по выслушании этого любопытного акта я позволил себе сделать некоторые замечания: во-первых, что система невмешательства возможна лишь при условии, что и другие европейские державы будут строго соблюдать ту же систему и не будут даже косвенно помогать одной из сторон; а во-вторых, что уже в настоящее время совершаются в Болгарии и в других частях Турции такие возмутительные жестокости над беззащитным христианским населением, что христианские державы едва ли могут оставаться равнодушными зрительницами. Вместе с тем я коснулся и двусмысленного отношения Австро-Венгрии к настоящей борьбе славян с турками: если даже и не сомневаться в чистосердечии и твердости самого императора Франца-Иосифа и Андраши, то остается еще вопрос, в какой мере их личные виды и желания могут служить гарантией будущего в конституционном государстве при существующем дуализме и известном настроении Венгрии.

В разговоре государь коснулся еще некоторых частностей, которых я уже не припомню; но общее впечатление, вынесенное мною из государева кабинета, было таково: сохраняя по-прежнему надежды на продолжение мира в Европе, он уже не так спокойно смотрит на близкую будущность. Между прочим государь говорил о предложении Игнатьева собрать под видом учебного лагеря сильный корпус в Закавказье, на турецкой границе; с негодованием отзывался о поступке Черняева, которому через Потапова объявили высочайшее воспрещение уезжать в Сербию; упомянул о какой-то записке Фадеева (вероятно, той, которую он подал недавно наследнику), о занятии нами Дарданелл и проч. Замечательно, что о последнем химерическом предположении государь упомянул с некоторым сочувствием – и это в то время, когда в Безикской бухте стоит сильный английский флот и в Англии сделаны все приготовления к высадке, в случае надобности, 27 тысяч войска на любом пункте Архипелага.

Прежде выезда из Петергофа я посетил князя Горчакова и имел с ним продолжительный разговор. Он несколько раздосадовал меня своими бессмысленными упреками военному ведомству: зачем оно, издерживая ежегодно до 180 миллионов рублей, не имеет там, где оказывается нужным, ни одной части войск в полной готовности к войне? Зачем, например, три дивизии в Одесском округе находятся в слабом численном составе и зачем нужны особые денежные средства для приведения этих войск на военное положение? Как ни пытался я объяснить великому нашему дипломату всю несообразность его упреков и требований, он, как и всегда, не хотел слушать, говоря, что не понимает моих объяснений и не его дело входить в наши военные вопросы. Напрасный был бы труд настаивать, так как мне уже хорошо знакомо легкомыслие, с которым наш знаменитый канцлер говорит обо всех предметах, сколько-нибудь выходящих из тесных рамок дипломатической канцелярии. Впрочем, мы и на сей раз расстались друзьями. Я успел переговорить с ним о просьбах болгар относительно пропуска оружия через наши таможни, хотя мало ожидаю успеха в этом деле для несчастных.

1 июля. Четверг. Доклад в Петергофе. Ничего нового по делам политическим. Телеграммы с театра войны неопределенны и противоречивы. По-видимому, обе стороны стягивают свои силы. Сербы организуют партизанские отряды и народную войну. Румыния, как кажется, намерена держаться в стороне; может быть, до тех пор, пока не выкажется явный перевес в пользу той или другой партии.

Сегодня государь мало говорил о делах политических; у меня в докладе было много мелких дел, занявших всё время. После меня вошел в кабинет князь Горчаков, но оставался у государя не более 10 минут; мы вышли с ним вместе, и я подвез его в своем экипаже до его квартиры.

Он говорил мне о стараниях сербов сделать заем или получить пособие от России; князь отклоняет всякое официальное содействие славянскому делу.

Посетив летнее помещение воспитанников военных гимназий и прогимназий, я возвратился в Петербург к обеду. Со мною ехал Валуев, и всю дорогу мы проговорили о положении дел. Валуев видит всё в мрачном цвете, критикует нашу дипломатию; досталось и графу Шувалову, с которым во время оно Валуев шел рука в руку. На станции я познакомился с новым итальянским послом Нигрой.

От генерал-майора Горлова я получил письмо (из Лондона) о том, что англичане не на шутку заняты военными приготовлениями.

Завтра государь с императрицей отправляются в Финляндию дней на пять. Я полагал, что не избегну этой поездки, тем более что имеются в виду смотры войск Финляндского округа. Однако же и на этот раз меня оставляют в покое; ни слова не было мне сказано о предстоящей поездке. Всё больше и больше склоняюсь к тому предположению, что присутствие мое во время «высочайших путешествий» неприятно для графа Адлерберга. Я же, конечно, не стану плакать, оставаясь спокойно дома.

8 июля. Четверг. Ничего замечательного в течение целой недели. Можно, разве, упомянуть о побеге из Николаевского военного госпиталя одного из главных политических арестантов, обвиняемых в революционной пропаганде среди народа, – князя Кропоткина. Обстоятельства этого побега явно выказывают искусно замышленную подготовку.

Восточный вопрос в каком-то застое: ни сербы, ни турки ничего решительного не предпринимают; по-видимому, обе стороны чего-то поджидают. Только черногорский князь продолжает двигаться в северную часть Герцеговины и уже подошел к Мостару. Турки оказывают ему слабое сопротивление; кажется, Мухтар-паша пошел на помощь главным турецким силам против Черняева. Из Главной же сербской квартиры получаются неутешительные известия: Черняев уже успел перессориться со своими подчиненными. Один из них, Стратимирович, напечатал в иностранных газетах статью, в которой упрекает Черняева в нерешительности, колебаниях и бестолковости. Да чего же ждали от него? На чем была основана громкая его слава? Вероятно, увидим еще развенчанный кумир.