Читать книгу - "Пассажиры колбасного поезда. Этюды к картине быта российского города. 1917-1991 - Наталия Лебина"

Очевидно, после очередного срыва ты (Высоцкий. – Н. Л.) по преступному совету одного приятеля впервые вкатываешь себе морфий: физическая боль после самой жуткой пьянки – это ничто в сравнении с психическими мучениями. Чувство провала, угрызения совести, стыд передо мной исчезают как по волшебству: морфий все стирает из памяти. Во всяком случае, в первый раз ты думал именно так. Ты даже говоришь мне по телефону с мальчишеской гордостью:

– Я больше не пью. Видишь, какой я сильный?

Я еще не знаю цены этой твоей «силе». Несколько месяцев ты будешь обманывать себя. Ты прямо переходишь к морфию, чтобы не поддаться искушению выпить. В течение некоторого времени тебе кажется, что ты нашел магическое решение. Но дозы увеличиваются, и, сам того не чувствуя, ты попадаешь в еще более чудовищное рабство. С виду это почти незаметно: ты продолжаешь более или менее нормальную жизнь. Потом становится все тяжелее, потому что сознание уже не отключается. Потом все это превращается в кошмар – жизнь уходит шаг за шагом, ампула за ампулой, без страданий, потихоньку – и тем страшнее. А главное – я бессильна перед этим новым врагом⁵⁶⁴.

Сведения о пристрастии к морфию многих представителей советской «творческой интеллигенции» ныне зафиксированы документально в огромном количестве воспоминаний. Но официальные источники замалчивали проблемы наркотизации населения. В обыденной жизни советский человек, не склонный к потреблению наркотиков, начал ощущать присутствие наркоманов в городском социуме после ужесточения с 1983 года режима продажи наркосодержащих лекарств в аптеках. Прежде всего выросло количество потребителей эфедрона. Он входил в капли от насморка под названием «эфедрин». Лекарство это стали отпускать лишь по рецептам, а в нашу квартиру на Невском проспекте, находившуюся на первом этаже, начали наведываться «эфедринщики». Они выдавали себя за «новых соседей», ребенку которых якобы срочно требуется «эфедрин» от насморка. Звонили к нам в двери и юные токсикоманы, нюхавшие «Момент». Мальчишки просили дать этот резко пахнущий клей, якобы чтобы заклеить шину велосипеда или мяч. «Момент» мы им, конечно, не давали, и это была единственная форма проявления нашего протеста против «опиума» для народа. Подобные сугубо обывательские наблюдения входили в конфликт с полным нежеланием власти констатировать факты распространения наркотиков среди горожан. Крупнейший российский девиантолог Яков Гилинский лишь в годы перестройки сумел легализовать свои многочисленные наработки, касающиеся, в частности, и проблем наркомании в СССР⁵⁶⁵. Также складывалась и судьба исследований грузинского социолога Анзора Габиани. Его труды, посвященные наркотизму, впервые были изданы в 1977 году, но в качестве литературы для «служебного пользования». В 1988 году изыскания ученого стали наконец доступны и широкой общественности⁵⁶⁶. Первые публикации вызвали шок. Но на самом деле цифры, свидетельствующие о потреблении наркотиков советскими обывателями, не были столь угрожающими. В 1980 году общая численность лиц, состоящих на специальном учете с диагнозом «наркомания» и «токсикомания», составляла примерно 36 000, а в 1989‐м – 73 500⁵⁶⁷. Важнее было объяснить обществу необходимость профилактики наркомании. Но на это у представителей власти не хватало времени, средств, а главное, не было желания признать, что в любом обществе могут существовать люди, склонные к ретретизму, и зачастую они вовсе не злобные преступники.