Читать книгу - "Бомарше - Рене де Кастр"

Еще в пору своего общения с Тевено де Морандом Бомарше имел возможность убедиться, что бесчестное поведение гораздо выгоднее честного. Он был потрясен тем, с какой легкостью обманщик и шантажист добивался желаемого, играя на страхе своей жертвы. Возможно, он взял на заметку эти методы, весьма удобные тем, что, принося хорошие барыши, они позволяли оставаться безнаказанным. В этом случае возникает резонный вопрос: а не была ли история с памфлетом против Марии Антуанетты плодом воображения самого Пьера Огюстена, вел ли он какие-либо переговоры с Анжелуччи-Хаткинсоном, и существовал ли вообще этот пресловутый памфлетист? Кауниц в своих умозаключениях пошел еще дальше: он предположил, что Бомарше сам написал этот памфлет и от начала и до конца выдумал историю с нападением на него разбойников с единственной целью — «предстать в выгодном свете перед императрицей, дабы добиться ее расположения и ее милостей».

На наш взгляд, в целом эти рассуждения были не так уж далеки от истины, хотя некоторые выводы не являются бесспорными. Так, чересчур громоздкое название, равно как и слог дошедших до нас пассажей памфлета, совсем не похожи на стиль Бомарше; этот текст определенно писал кто-то другой, хотя, возможно, по заказу Пьера Огюстена. Не исключено, что этим другим был сам Тевено де Моранд, Бомарше поддерживал с ним дружеские отношения, а брат памфлетиста — Тевено де Франси — служил у него секретарем. Возможно, он заплатил автору «Секретных записок публичной женщины» часть из тех полутора тысяч фунтов стерлингов, что якобы были переданы Анжелуччи. Такого человека, вероятнее всего, никогда и не было, а посему план Бомарше был просто гениальным: ведь если в результате своей хитрости он добивался благосклонности императрицы, то через нее ipso facto — благосклонности Марии Антуанетты, а значит, и Людовика XVI, что автоматически обеспечивало ему отмену приговоров по делам с Лаблашем и Гёзманом, его реабилитацию и пересмотр тех судебных решений, которые подрывали его благосостояние и мешали карьере.

Поскольку Кауница довольно мало занимала карьера какого-то авантюриста, то он сразу же подумал о мерах предосторожности. Бомарше, естественно, рассчитывал на то, что Мария Терезия поспешит проинформировать королеву Франции о его подвигах и что похвальный отзыв о нем августейшей особы послужит на благо его репутации еще до возвращения на родину. Бомарше составил для императрицы мемуар, в котором советовал ей опубликовать злополучный памфлет, изменив в нем некоторые детали. Он был уверен, что Анжелуччи не будет предъявлять претензий за искажение его текста.

В тот момент, когда шевалье де Ронак шлифовал свой мемуар в гостинице «Труа курер», туда вошли два офицера в сопровождении восьми гренадеров, вооруженных ружьями с примкнутыми штыками. Секретарь Правящего совета предъявил Бомарше ордер на его арест за подписью г-на де Сейлерна, рекомендовавшего ему не оказывать сопротивления.

«Сударь, я иногда оказываю сопротивление грабителям, но императорам — никогда», — с достоинством ответил Бомарше.

Его багаж обыскали, часть вещей изъяли, а бумаги опечатали. Позже Бомарше так описывал Людовику XVI этот арест:

«Я прошу разрешения написать императрице, мне в этом отказывают! У меня отбирают все мои вещи, нож, ножницы, даже парик, и оставляют при мне всю эту многочисленную охрану, здесь же, прямо в моей комнате, где она и пребывает тридцать один день или сорок четыре тысячи шестьсот сорок две минуты, ибо если для людей счастливых часы бегут быстро, и один час незаметно сменяет другой, несчастные дробят время своих страданий на минуты и секунды и находят, что каждая из них в отдельности весьма длинна».

Находясь под арестом и наблюдением, шевалье де Ронак будто вновь стал Кароном — подмастерьем часовщика — и в своем поднадзорном одиночестве коротал время, прислушиваясь к мерному ходу часов, который обеспечивал придуманный им когда-то анкерный механизм.

Пока узник томился в заточении, Кауниц писал австрийскому послу в Париже графу де Мерси-Аржанто:

«Это чистой воды выдумка, с помощью которой Бомарше пытался представить выполнение своей задачи как сопряженное с многими трудностями и опасностями, и тем самым набить себе цену».

28 августа 1774 года императрица также отписала своему представителю во Франции:

«Не хочу от вас скрывать, что я даже не предполагала, насколько прочно сидит в сердцах французов эта застарелая ненависть к австрийцам, ко мне самой и к бедной невинной королеве. Так вот к чему привела вся эта лесть и угодничество! И это называется любовью к моей дочери! Никогда не знала я ничего более чудовищного, все это породило в моем сердце глубочайшее презрение к этой безбожной, безнравственной и бесчувственной нации. Я не хочу входить в детали сего дела, вам отправили лишь весьма расплывчатое описание его, но я очень рассержена, а этот человек арестован. Я собиралась поступить с ним, как с ничтожным обманщиком, выслать его в два часа не только из столицы, но и вообще из моих владений, дав ему понять, что ему не удалось провести нас и что мы обошлись с ним таким образом лишь из человеколюбия, не желая окончательно губить его, как он того заслуживает. Я предвижу еще множество осложнений из-за этого ужасного дела; порой лучше оставаться в неведении, чем слишком много знать. Злосчастное имя этого мошенника привлекло к себе внимание принца Кауница, узнавшего в нем человека, который участвовал в знаменитом процессе против некого Гёзмана, мемуарами о котором все здесь зачитывались».

Пока представители высших эшелонов власти обменивались письмами, Бомарше, которому удалось наконец заполучить бумагу, чернила и перья, бомбардировал принца Кауница прошениями. Он хотел представить судье, ведшему его дело, доказательства в свою защиту.

Глас пленника был услышан: канцлер отрядил к нему советника фон Зонненфельса; тот, покоренный обаянием и красноречием Бомарше, участливо выслушал его, а позже даже посвятил этой истории книгу. Следствие тянулось еле-еле, и Бомарше никак не мог добиться удовлетворения своего требования, которое заключалось в том, чтобы его немедленно препроводили во Францию, пусть даже связанным по рукам и ногам и под конвоем.

Пока пленник маялся в Вене, судьба его решалась в Версале. Мерси-Аржанто нанес визит Сартину; тот не предал друга, а взял под свою защиту: он подтвердил, что именно король отправил Бомарше с поручением, выдав ему письменное распоряжение, а также постарался преуменьшить значение инцидента, ибо вовсе не желал, чтобы эксцентричные выходки его протеже скомпрометировали и его самого.

Сартин не скрывал своего возмущения тем, что Австрия столь бесцеремонно арестовала французского агента, тем более что речь шла о такой важной персоне, пусть с излишне развитым воображением, но неспособной на преступление. Он подверг анализу текст памфлета и доказал, что некоторые из его пассажей настолько резко контрастировали с общеизвестной позицией Бомарше, что никак не могли принадлежать его перу. Хотя это последнее утверждение было весьма спорным, Мерси-Аржанто ушел от Сартина, поверив в невиновность Бомарше, и 11 сентября 1774 года написал императрице, что узника следует освободить.

Мария Терезия прислушалась к мнению своего посла и 17 сентября даровала Бомарше свободу; в качестве компенсации за причиненный ему ущерб она велела выдать ему тысячу дукатов. Кауниц исполнил приказ императрицы, хотя счел ее щедрость излишней.