Читать книгу - "Бенкендорф. Правда и мифы о грозном властителе III отделения - Ольга Игоревна Елисеева"

Отметим особенность обеих версий: ни одна не учитывала личную ответственность Пушкина. Как если бы он был объектом приложения чужой злой силы. Творец во всем, поэт оказывался неволен лишь в собственной судьбе. И это легко оправдывалось надзором. Между тем надзор за ним был слабо выполним. Малейшее ограничение его бесило, а у тех, кто наложил и осуществлял контроль, не хватало ни сил, ни времени, ни, откровенно говоря, желания. Максимум, на что они были способны, — это делать замечания после того, как Пушкин уже "нашалил".

Письма Бенкендорфа писались именно в тех случаях, когда возникала необходимость "окрика". В остальное время контактов просто не было. Шеф жандармов не запрещал ничего, кроме безусловно запрещенного. Часто закрывал глаза на мелочи. Не проявлял личной злой воли. Упрекать его за то, что он не стал другом Пушкина, не восхитился его гением? Все равно что упрекать М.С. Воронцова за то, что тот не уступил поэту жену.

Сохранилось 90 писем шефа жандармов и поэта друг другу. Менее всего это дружеская переписка. Тем не менее эпистолы Бенкендорфа всегда взвешенные, корректные, максимально отстраненные. Была ли то вежливость сквозь зубы? Вероятно, иногда. Но столь же часто Пушкин нуждался в услугах, которые ему неизменно оказывались Бенкендорфом. Всегда ли поэт был честен? Практически ни разу. Но можно ли в условиях надзора требовать прямоты? Обмануть жандарма — доблесть.

Многостраничное письмо Жуковского — не совсем то, за что себя выдает. Кажется, что это упрек, а на деле — самооправдание друзей, которые не отговорили Пушкина от дуэли. Мудрено помочь при тайном надзоре! Уж если высшая полиция ничего не смогла сделать!

Письмо выглядит бесстрашным шагом отчаяния. Пушкин мертв — "к чему лукавить?" Однако все, сказанное в нем, следовало сказать за несколько лет до роковой черты Николаю I. В семью которого Жуковский был не просто вхож — он учил русскому языку Александру Федоровну, затем надзирал за воспитанием наследника престола Александра. Тем не менее одного взгляда Николая Павловича было достаточно, чтобы преградить поток обвинений. Значит, императора Жуковский боялся, а шефа жандармов нет? Что многое говорит о последнем.

Страшное послание писалось с 25 февраля по 8 марта 1837 г. В первые дни весны Александр Христофорович слег. Таким образом, письмо либо спровоцировало болезнь, либо должно было ее усугубить. О чем Жуковский, конечно, не думал на фоне смерти Пушкина. Однако объективность требует отметить это "странное сближенье".

При обеих разработанных версиях событий рассказ ведется только с точки зрения поэта. Публицист прошлого века Ю.В. Давыдов справедливо писал, что "всех пушкинских современников соизмерял с Пушкиным: хорош или нехорош был такой-то с Пушкиным. Все современное Пушкину сопоставлял с ним: хороша или не хороша была ситуация для Пушкина. И ни на вершок отступления от объективности? Да в ней-то и нужды не возникало".

Постановка проблемы, при которой на первое место вынесена личность шефа жандармов, позволяет сменить ракурс и захватить больше информации.

Мы постарались рассказать о том, что делали император и Бенкендорф в те ключевые моменты пушкинской судьбы, когда, по убеждению друзей поэта, должны были заниматься проблемами Александра Сергеевича. Возможно, нам удалось подложить ткань реальных событий под стежки пушкинской биографии и обнаружить для читателя очевидную истину: они на полотне — не единственные.

В течение последующих лет судьбы поэта и шефа жандармов еще крепче переплетутся. Вплоть до рокового для обоих 1837 г. Этот рассказ мы прибережем на будущее.